Элеонора Браун - Мой собственный Париж [litres]

Зима в Париже была гораздо интересней, чем в Нантакете, и людей было существенно больше. Однако в Городе Огней я чувствовала себя так же сильно укутанной в одиночество, как и на Острове Очень Слабого Света в мертвый сезон. Это произошло потому, что уединение было моим осознанным решением, намеренным переключением передач, а не навязанным мне из-за внешних обстоятельств. Наличие цели отличало и даже защищало мое осознанное уединение от чувства одиночества. Я приняла решение полностью погрузиться в работу, встретиться с городом на своих условиях, уйти в себя.

До сих пор я почти никогда не ощущаю себя одинокой, когда я одна, но иногда я так себя чувствую среди людей: например, на вечеринке, где я чувствую себя не в своей тарелке, или когда я злюсь на близких, или когда я устаю от пустых разговоров. Для меня одиночество состоит не в том, чтобы оставаться одной, а в чувстве отчуждения от других, в разочаровании из-за неполноты моих отношений с другими. Конечно, все отношения между людьми несовершенны, и одиночество является частью человеческого бытия. Каждый из нас заперт внутри одного сознания, одного тела, одной жизни, и поэтому мы все по своей природе навсегда одиноки. Но большинство из нас проводит всю свою жизнь, делая бесконечные обнадеживающие попытки соединить друг друга, вылезти из нашего одиночества, как птенцы вылупляются из яиц, и в этих попытках заключается великая и пронзительная красота, а в успешном итоге – большая радость и риск. В то же время люди, быть может, слишком часто забывают и пренебрегают уединением с самим собой, своеобразном собственном святилище, в котором ты одновременно являешься и королем, и королевством.

Во Франции мое одиночество усиливалось из-за языкового барьера. Город все время болтал, я могла понять случайные слова, но никогда не улавливала смысл того, что говорили. Мы хранили все в тайне друг от друга, Париж и я. Может быть, это было похоже на подводную оперу. Однажды на улице ко мне подошел мужчина и что-то сказал. Я извинилась и сказала, что не понимаю его. Чтобы вы знали, я могу справиться с этой фразой по-французски.

– А, вы не француженка? – сказал он по-английски. – Откуда вы?

– Я американка, – ответила я смущенно.

Он взял меня за руку.

– Я обожаю американцев! – сказал он.

Несколько шагов мы шли, держась за руки, но не сказав больше ни слова. Затем он поднял мою руку, поцеловал ее и ушел.

В марте, когда холодные дни стали чередоваться с теплыми, мое одиночество тоже начало постепенно таять. Мой брат приехал в город на пару дней, и ночь с его коллегами должна была выдаться отстойной, пока мы вдруг не оказались в неоновых браслетах, танцующими в три часа ночи в подземной пещере, во всяком случае, я уверена, что это была пещера. Примерно в то же время я подружилась с Кортни, американской писательницей, вышедшей замуж за француза. Моя другая подруга Мишель приехала в гости, и, когда я обнаружила себя танцующей в баре с ней и Кортни, я испугалась, что нахожусь на опасной грани обретения социальной жизни вновь.

В то время был еще один вечер, когда я скучала по одному человеку. Я была в Парижской Опере на балете «Баядерка». Опера Бастилии вмещала в себя 2700 человек и была переполнена соответствующей публикой. Это были элегантно одетые зрители, которые серьезно относились к балету и умели различать виды шампанского, которое им подавали в антракте. В конце первого акта, когда скорбящая Никия исполняла чувственный сольный танец на свадьбе своего возлюбленного, сидящий рядом со мной необычный пожилой француз тихо вытирал случайную слезу со своей щеки и дрожал с того времени, как поднялся занавес. У него тряслись плечи, он достал носовой платок из внутреннего кармана своего пиджака и вытер слезы на лице. В полутьме он, извиняясь, пожал плечами, как бы спрашивая, как он может не быть подавлен из-за чего-то такого красивого. Как?

Моя мама начала брать меня с собой на балет по четыре раза в год, еще когда я ходила в детский сад в Южной Калифорнии. Ее любовь к балету, которую я медленно усваивала в течение всех этих лет, лежала в основе романа, который я писала в своей крошечной студии и в креслах кафе. Я думала, что я совсем одна, пока работаю, но на самом деле я не была одна. Она находилась в пяти тысячах милях от меня, но была вместе со мной в Париже и оживляла всех воображаемых людей, о которых я писала, формируя их мир. Ночь после театра была холодной, тротуар блестел на морозе. Я позвонила ей, когда шла домой, стуча каблуками по скользким булыжникам. Я сказала ей, что хотела бы, чтобы она оказалась тут и посмотрела балет. Что он бы ей понравился.