Элеонора Браун - Мой собственный Париж [litres]

– Вы общительный застенчивый человек, – сказал он. – Вы спокойно можете общаться с людьми, но не получаете от этого общения той силы, какую получают настоящие экстраверты. Наоборот, оно отнимает у вас что-то.

Эта мысль показалась мне почти что истинной правдой, исходящей от того, кого я видела впервые. Рыбак рыбака видит издалека.

То есть в нормальных обстоятельствах я бы выпила чашку кофе с композитором, и мы могли бы даже стать друзьями, или хотя бы впутались в дружелюбную и, скорее всего, неловкую беседу. В голливудской версии мы были бы в Париже, до смерти возбуждающем и изысканном городе. Настолько красивом, что он заставил бы вас поверить в то, что вам полагается такая же красивая жизнь. Тогда бы кофе перешел в длинный послеобеденный разговор с вытекающей из него прохладной прогулкой вдоль Сены. Затем включились бы фонари, и кадры в мягком фокусе стали бы показывать уютный зимний роман: красивые прогулки в пальто и шикарных шарфах в Булонском лесу, творческий труд в мастерской, расслабленные обеды в закусочных на левом берегу, много вина и нежного секса, показанного все в том же мягком фокусе. Все знают, что именно это ты должен делать в Париже или что Париж должен делать для тебя. Но как только я вышла из лифта и вернулась в свое маленькое убежище, студию с газовой плиткой, голыми белыми стенами и недостатком постельного белья, идея о добровольной беседе с незнакомцем показалась мне невероятно сложной, откровенно пугающей и абсолютно точно не обсуждаемой. В одиночестве жить легко. Другие люди же непредсказуемы и все усложняют.

Поэтому я не ответила на звонок моего соседа и стук в дверь. Я зашла настолько далеко, что стала подслушивать под дверью перед тем, как выйти из квартиры, и заглядывать в щель, чтобы убедиться, что свет не горит в холле – так я с меньшей вероятностью столкнулась бы с кем-нибудь на пути к лифту.

Впервые я осознала свою стойкость, точнее, свою тягу к одиночеству в 2008 году. Я закончила магистратуру в университете Айовы и благодаря небольшой стипендии, незначительным сбережениям и дополнительной помощи родителей провела восемь месяцев в Нантакете, с октября по май, самое холодное время. Я пыталась написать роман, в котором действие происходит на острове в духе Нантакета, и подумала, что погружение в обстановку будет полезным для создания атмосферы и ландшафта романа. Как оказалось, пребывание там действительно было полезным, хотя и не по тем причинам, которых я ожидала. Атмосфера на острове не имела ничего общего с атмосферой в моей книге. Я писала о летнем туристическом острове, полном суматохи, курортных нарядов и солнечного света, когда рестораны переполнены, а пляжи усеяны яркими зонтиками. О месте, сильно отличающемся от серого, продуваемого всеми ветрами, полузаброшенного куска земли, где я оказалась среди безлистных деревьев и пустых запертых домов. Люди живут в Нантакете и зимой, но я никого не знала и никого не видела. Во время моего самого изолированного периода на острове, кроме благодарности за сдачу в продуктовом магазине, я не разговаривала с другими людьми в течение пяти недель.

Вместо этого я сидела дома и писала книгу. Я работала по утрам, затем долго гуляла с собакой перед обедом, потом приходила домой, выпивала пива, готовила попкорн и смотрела DVD, которые Netflix любезно отправлял мне с далекого материка. По вечерам после ужина я возвращалась к работе или читала в кресле, за которое мы постоянно соревновались с моей собакой, торопясь поскорее занять его, как только кто-то из нас с него вставал.

Я поняла, что отсутствие социальной жизни может быть преимуществом для продуктивной работы. Шум и лишние мысли уходили. В дальнейшей тишине я сосредоточивалась, и после семи месяцев работы я полностью закончила черновик моего романа длиной в четыреста страниц. Я нашла способ жить в гармонии, довольствуясь в основном своим внутренним миром. Надо признать, что поначалу я была немного чудной во время зимы в Нантакете, так как попусту волновалась из-за каких-то мелочей и ограничивала себя рутиной. Но через пару месяцев я уже никогда не скучала и почти не чувствовала себя одинокой. Я стала самодостаточной в том плане, в каком я до этого и не подразумевала, что могу стать.

В Париже я работала над своей второй книгой, романом о балете в Нью-Йорке, в Южной Калифорнии, и эта идея вдруг пришла ко мне в голову тут, в Париже. Я снова легко погрузилась в одиночество. Я наладила режим моего одиночного дня. Почти все дни я просыпалась, завтракала в своей студии, брала компьютер и уходила работать в один из многочисленных Старбаксов в Париже.