Элеонора Браун - Мой собственный Париж [litres]

В любую из ночей 1920-х годов, когда город был полон знаменитых теперь эмигрантов, вроде Гертруды Стайн, Пабло Пикассо, Эзры Паунда, Эрнеста Хемингуэя, Т. С. Элиота, Сильвии Бич, Джона Дос Пассос и Сальвадора Дали, вы смогли бы найти ресторанный столик, за которым сидели композитор, художник, писатель, поэт, хореограф, фотограф, саксофонист, и все они пили, курили, смеялись и спорили. Они эмигрировали в Париж перед началом войны и эпидемии испанского гриппа, которые уничтожили более пятидесяти миллионов человек. Разочарованные, печальные, ищущие поддержки и вдохновения в городе, где они могли жить на гроши, все эти люди смогли создать открытое сообщество, где полигамность и неверность были простыми экспериментами по изменению социальных норм. Слово «нормальность» вышло из моды.

После вечеринок в Нью-Йорке, в Уэстпорте, в Грейт-Нек и на Ривьере Зельда уже не была веселой и наивной девочкой из Монтгомери, какой она была всего несколько лет до этого. Она стала мудрее, ярче, она выдержала проверку временем и начала поиск собственного я, смысла себя самой. Такой Париж принял ее с распростертыми объятиями.

Как однажды и Зельда, я следовала за мужем и переезжала из одного штата в другой, из родной страны в чужую, всегда стараясь помочь его карьере и выполнить все личные желания. Как и Зельда, я не жила самостоятельно до замужества. Я была младше мужа, я свято верила в ценность супружеской жизни и в важность данного мной обета. Я пыталась подстроиться под мою новую роль и его стандарты. И так же, как Зельда, я не могла соответствовать всем его ожиданиям и рамкам моей роли, я пыталась понять, кем же я являюсь на самом деле и как следовать моим интересам, только чтобы испытать разочарование и впасть в уныние. Я была слишком молода, слишком наивна, я слепо доверялась «мудрости» моего мужа, как и Зельда до меня: я испытала все это на собственной шкуре.

Для нее это означало танцы на столах, но это также и ведение домашнего хозяйства, работу с нянями дочери, поддержку неуверенного в себе мужа, пока она старалась писать картины и рассказы и ежедневно посещать балетные занятия с целью вступить в профессиональную труппу. В студии, где она была самой старшей ученицей, она пыталась выбросить из головы все заботы, чтобы сосредоточиться на одной цели. Усиленно работая, она могла бы заставить свое стареющее по балетным стандартам тело удовлетворить параметры Русского балета Дягилева, а если бы ее не приняли там, она нашла бы другую труппу. Она могла бы доказать своему мужу и себе, что жена и мать может быть артисткой и художницей, самостоятельной деятельницей искусства, не нуждающейся в представлении миссис Ф. Скотт Фитцджеральд.

Ее преподавательница, русская прима-балерина мадам Любовь Егорова допустила ее в класс профессиональной подготовки, увидев ее талант. Многие ее знакомые писательницы поддерживали ее начинания в любой карьере. Париж, во всей своей красоте, с традициями и богемской дикостью, принял Зельду и отвел для нее место. Но это не имело почти никакого значения, потому что Скотт не отпускал ее. Если бы она ушла от него, он бы использовал существовавшие тогда законы, чтобы взять над ней верх и забрать себе дочь. Она не могла оставить Скотти и не могла оставить балет, стараясь в спешке найти другие способы обрести свободу. Она проигрывала этот бой и в какой-то момент сломалась и ненадолго потеряла себя.

Я была более удачливой. Я жила во времена менее строгих законов и лучших возможностей для разведенных женщин. Когда я ушла от мужа, потому что я ушла от мужа, мир заиграл новыми красками. Мне пришлось усердно работать, но передо мной открывалась дорога к самореализации и к Парижу. И хотя до того, как я смогла поехать туда, прошло еще четырнадцать лет, Париж поприветствовал меня с любовью, когда я наконец добралась до него. Я могла бы остаться там. Я все еще могу.

Так всегда ли Париж является хорошей идеей? С крыши моего отеля в районе Сен-Жермен, где жили Фитцджеральды и многие их друзья, я оглядела крыши других домов, рассмотрела темную медленную Сену и задумалась о парижском опыте Зельды. Я думала об эмигрантах, ставших водителями такси и мелкими торговцами, о цыганах – людях, которые приезжали сюда с надеждами и яркими мечтами, которые жили на границах общества, живя на подачки от туристов и беспокоясь о дальнейшей судьбе. Настала ночь, и Эйфелева башня надела пальто из яркого света. Ее шпиль возвышался над ночным городом – он был не только призывным огнем, но и предупреждением: на вашем пути могут быть опасные подводные рифы. Опасайтесь. Сирены пели: «Приезжайте в Париж, здесь есть все. Музыка, искусство, история, культура, еда, вино, любовь». Но свет предупреждал, чтобы мы также задумались над тем, что или кто тянет нас сюда. Подумайте о цене. Ожидания могут повиснуть камнем на вашей шее. Но все же приезжайте. Приезжайте в Париж с глазами, открытыми возможностям и рискам. Как и в любви, здесь вас ожидают ужасные и великие вещи. Примите это как данность и раскройте глаза.