В тот день она не выходила из шатра — ждала женщин, которые придут готовить ее к свадебному обряду. Ее тело, с головы до ног, было уже умащено, скользкое на ощупь и благоухало, волосы — смочены и источали какой-то острый запах, а вышитое платье и украшения — сложены в углу. Она сидела на ворохе мешков, бездумно глядя перед собой и поглаживая руки, от плеч до запястий, как бы желая вытереть. Услышав снаружи шаги Эшхара, она тотчас встала. Что? — спросили ее испуганные глаза. Он не ответил — набросился, обнял изо всех сил, повалил на спину, старался обвить ногами ее ноги, а ей, потрясенной, внезапно представилось, что все это — заблуждение и что в шатер к Завди ее не поведут, — это ее Эхшар вдруг повзрослел и возьмет ее, чего, по сути, надлежало всегда ждать. И она раскрыла объятия, готова принять его в ужасной сладостности, вот умащенные ее руки уже обнимают его, а губы раскрываются под неспелыми, сомкнутыми его губами.
Но он был еще ребенком, Эшхар. Спустя мгновение всхлипнул, резко отстранился, выскочил из шатра и убежал далеко за стан, а там, рыдая, бросился на песок и стал кататься, стараясь изо всех сил очиститься от остатков чужого благовония, от тошного чувства своей немощи.
Убежал он далеко и не видел, как уводят Байту в шатер Завди, ни женщин, окружающих ее, поющих да бьющих в бубен. А она шла немного хмельная от пряных запахов, с широко раскрытыми глазами, проголодавшаяся за время поста и оглушенная всем этим шумом. Завди был парнем лет восемнадцати, с лицом еще по-детски припухшим, но руки у него были большие и умелые. Всю ночь справлял он свадьбу — под пение свирелей снаружи, свирелей Цури, да под звон бубна, — а когда музыка ненадолго прервалась, в шатер забежали мать и тетки Байты — взять вышитую ткань, дабы явить всем собравшимся на торжество невинность невесты, после чего веселье закипело пуще прежнего, и парни снаружи подзадоривали: давай, Завди, шибче, пустыня перед тобой, поливай ее, Завди, вовсю, не то пособим. А Завди в ответ громко смеялся из темноты: да поглотит вас мрак, я и сам справляюсь со своей поливкой от холмов до самых дебрей полью.
Байта, взволнованная, разряженная, умащенная — юная, голодная, болящая плоть — приняла его не колеблясь. Где-то в душе казалось ей, что это лишь по случаю праздника, на день или на два, а потом все станет как прежде. Подумала, что утром она пойдет и разыщет Эшхара: посмотрит, что с ним приключилось. Пришло утро, а с ним — усталость тела; волосы были в беспорядке, словно сад после бури; Завди, придавив ей руку, спал глубоким, сытым сном. Она лежала, поигрывая амфоркой с душистым маслом, висящей на шее, и — не пошла.
Эшхар убежал до самых отдаленных кочевий. Пережевывал ненависть. Движения стали медлительными, точно жил под водой. Лицо посерело. Однажды вернулся к шатру Ицхара. К Эфраимову стану не обращал глаз, будто навсегда утратил зрение в ту сторону. Сказал Ицхару, что желает обзавестись собственным стадом. Ицхар пытался увильнуть, но в душе понимал, что парень прав. Придет день, он женится, сам станет хозяином и у него, Ицхара, не унаследует. Торговался Ицхар долго, но Эшхар уперся и не уступал. Изведал уже: суд — он на стороне сильных. И понемногу разжился стадом. Очень скоро выучился и отстаивать его, свое стадо. Пару раз силой отнимали у него суягную овцу. Был бит, и бил в ответ. Сделал себе большую рогатину и пас далеко. Отправился раз друг его, Авиэль, поискать его среди холмов, а Эшхар схоронился и не вышел навстречу.
* * *
Потом было дело с людьми из Дедана.
Медленно, медленно, шаг за шагом, как по высоким волнам — спускаясь и вновь поднимаясь на песчаные холмы, — крупные, будто опухшие, неподвижно восседая на спинах огромных верблюдов, они приближались — вот уже слышен звон монет и разноцветных камешков в оторочке упряжи — и, наконец, въехали в замыкающий стан. Даже от их верблюдов, навьюченных множеством мешков, веяло чванством. Из расставленных где попало нищих шатров взирали на них люди.
Прибывшие были в странных шапках с вытянутыми наружу краями, прикрывающими лицо от солнца. Бороды — какие-то редкие. Оружия при них было много. Следом в стан сразу же въехали их рабы, быстро попрыгали на землю, хватая верблюдов за узду и понуждая опуститься на колени. Сыны Дедана, числом около дюжины, под звуки тяжкого верблюжьего сапа грузно сошли и стояли, оглядывая малочисленное сборище местных. Потом один из них сказал что-то по-ханаански, но его не поняли. Кое-кто из мужчин приблизился. Толмач выждал немного и заговорил по-египетски. Перво-наперво деданцы эти, земли немалые исходившие и в обращении толк знающие, позволения просили долг исполнить перед божеством уважаемых хозяев, пускай только те сопроводят их к своему святилищу.
Читать дальше