Авраам Иегошуа - В поисках личности. Рассказы современных израильских писателей

Не знали они, как на это смотреть. Остерегались его.

И вот однажды, когда вышел он за пределы стана справить нужду, подкрался к нему сзади Яхин, брат Иехошуа, и в то мгновение, когда коленопреклоненный раб обратил к нему свое уродливое лицо с приклеенной виновато-заискивающей улыбкой, хладнокровно всадил ему в шею нож, потом еще раз и — ушел, оставив. Свидетелем этому был Эшхар, спрятавшийся за низким кустом акации. Вздрогнул, как в ознобе, но себя не обнаружил. В правоте Яхина не усомнился. И даже был слегка разочарован: вот ведь как просто это делается…

Когда нашли деданцы тело своего раба, то подняли крик. За такого прекрасного раба, лучшего из всех, что у них когда-либо бывали, потребовали они трех молодых юношей израилевых. И нечего-де строить из себя вольных, рожденных от вольных людей. Ведь всему свету известно, что не более как взбунтовавшиеся рабы они, сбежавшие от законных своих хозяев египетских, распоследние рабы фараоновы, чернь, у которой даже Бога нету, чтобы поклониться Ему. Трех рабов взамен убиенного этого раба — и ни одним меньше.

Кричать — кричали, да понимали, что даже и одного мальчишки им не заполучить. Люди, что окружали их тесным кольцом, были растеряны и мрачны, и выглядели не особенно храбрыми, но стояли плотно. Вскоре один из купцов, катаясь по песку и дергая себя за бороду, уже кричал, что такого славного раба даже за целую меру золота с двумя мерами самой лучшей меди и хотя бы дюжиной кувшинов меду впридачу — и то бы не променял. И тогда, наконец, отлегло у всех.

И тут не торговались. Зашли деданцы смело в несколько шатров да с криками «грабят! грабят!» похватали, что под руку попало. Особенно набросились на музыку Цури, будто великий клад нашли. Ограбили почти всех. Какое-то оцепенение охватило стан. Смутно чувствовали вину. История с евреем-рабом угнетала всех. Юноши госпожи Ашлил спешно попрятали все ее золото под ковер, на котором она возлежала, но деданцы в ее шатер так и не вошли.

Увязали торопливо то малое, что взяли, и взобрались на верблюдов, которые тотчас вскочили с колен, вздымая седоков. Медленно входили они в стан, да быстро его покидали. Пригрозили, что донесут в первом же попутном египетском укреплении, а до него и дня переходу нет.

В сущности, могли бы не уступать и все вернуть себе без труда. Духу не хватило. Мерзкий привкус вины и поражения стоял у всех во рту. Эхо от криков уже растворилось в воздухе. Вновь были они одни, растерянные, посреди неряшливого жилья, на открытой равнине, поросшей кое-где кустами акации да можжевельником, такими же скудными, как эти евреи.

А все-таки жаль — думалось многим в стане, хотя вслух не говорили, — что нет у нас показать им Бога. Дабы не осрамиться.

После таких дел поспешно покинули равнину и через несколько дней перехода, под вечер, остановились перед нагромождениями скал. Уже не встречались на пути караваны, и не было беспокойства, что посланная фараоном погоня доберется досюда, но вместе с тем они далеко ушли от источников воды, и к концу пути была сильная жажда. Какую-то ничтожную воду еще находили во впадинах, а то — просто росу на камнях, которая нынче есть, а назавтра — высохла под солнцем. Лизали эти камни, по-собачьи высунув языки. И не поставили шатров на ночь. Где подкосились ноги, там и уснули.

Утром стояли изумленные. Слыхали что-то о божьих горах, но эти горы сами были богом. Не земного они были виду, эти громады; такого в равнинном Египте и пригрезиться не могло. Не удивило, кабы сам Господь вдруг заговорил из гущи одинокого куста ежевики либо из толщи горы. Задрали головы и, позабыв о жажде, глядели. Временами казалось, будто гора создавалась дважды: сперва — земляным холмом, легкой неровностью, выпустившей из себя пустынную поросль, а потом поверх нее сотворилась крутая, отвесная, могучая стена, красновато-серая, вся в морщинах и складках, как кожа на теле громадного слона, от которого теперь осталась лишь часть. А иногда казалось, что это столбы огромной мастерской, которую каменотес покинул, не прибрав отходов своей работы: рассеченные глыбы громоздились одна на другой в чудовищном беспорядке посреди груд измельченных камней. Несколько кустов акации у подошвы горы выглядели маленькими, словно располагались на человеческой ладони. Вокруг было очень мало неба и очень много гор, но синева неба промеж верхушек столбов была сильнее любой небесной синевы, будто это — небесный настой, сама небесная суть. Свет был резкий — чистый свет скал, а не песков. Верили они, что боги этих гор спят уже сотни лет. Подчас угадывался в каменном теле скалы огромный каменный глаз под наморщенным лбом, и кое-кто клялся шепотом, что глаз иногда открывается и смотрит на идущих. Кабы хватило духу, наверно принесли бы что-нибудь в жертву этим горам-богам, молили бы простить, за то что вторглись в их обиталище. Однако боялись. В последующие дни можно было заметить то мужчину, то женщину, что выйдя из шатра, украдкой бьют быстрый поклон горе. Знали, что нееврейский это бог, а все ж таки кто его знает… Всякая осыпь камешков по крутому склону пугала.