Ральф Дутли - Последнее странствие Сутина

Смотрители узнают его, обмениваются у него за спиной тревожными взглядами и резкими знаками – уж не вор ли, память о похищении Джоконды все еще тревожит умы. А то и вовсе вандал, сумасшедших в музеях хватает, и ненависть к искусству встречается не реже, чем герпес. Они не знают, что он уничтожает картины только одного художника… Но не своих богов.

Санитарная служба! – снова раздается в коридоре.

Теперь он живет в квартире, у него есть мастерская. Но приступы усиливаются. Боль сгибает его пополам, нападает внезапно, без прелюдий. Так было и в Клиши, на улице Альзас, однажды в первые месяцы 1928 года. Он рухнул прямо на дороге, его подобрал мясник, взвалил себе на плечи, как половину окровавленной бычьей туши, и отнес к доктору Детушу. Детуш? Луи-Фердинанд Детуш? Какое-то незнакомое имя.

Как может он слышать голос Детуша в катафалке? Может быть, умирающие получают дар всеведения? К концу операции истекающий кровью пациент уже не знает, что он испытал сам в своей жизни, а что только слышал. Что случилось с ним, а что с кем-то другим? Жизнь никогда не ограничивается собственными воспоминаниями. Действительно ли это его память, или она пересекается с чьей-то чужой? Кто отделяет чужое от своего? Ведь не доктор Готт! Неужели он слышит теперь все голоса, которые когда-либо говорили с ним в жизни? Где же находится записывающее устройство? Так ли неисчерпаемо его ухо? Или же опиумный сок Сертюрнера перепутывает все воспоминания и голоса, смешивает пережитое с чуждыми звуками? Может быть, все это ложные воспоминания, которые дурачат его?

Нет, доктор Готт непременно должен быть в курсе дела.

Детуш пишет письмо следственному комиссару полиции Арману Мерлю, которое в будущем всякий разумный человек будет считать выдуманным. Но случай не подчиняется разуму, говорит Элени, и у него есть на то веские причины. Доктор Готт торжествующе размахивает бумажонкой, у него в руке вещественное доказательство. И он нежно держит его перед носом художника.

С начала недели двое пациентов. Дочь соседки, пораненная при аборте (принесла мне двадцать франков), и случайный прохожий, странный тип! Вчера звонок в дверь, пришел мясник, который живет этажом ниже меня, он его и притащил. У парня кровь на рубашке. Лицо пепельно-серое. Свалился перед моей лавкой, говорит мне мясник. Впускаю обоих. Начинаю прослушивать парня.

Ну ладно, я обратно в лавку, говорит толстяк, и я остаюсь наедине с пациентом, который не произносит ни слова. Создавалось впечатление, что он чего-то боится… Одет вполне прилично, но шея вся заросла грязью, и пахнет от него застарелым потом.

Расспрашиваю: ну что, мол, приключилось, старик? Он помялся, потом говорит: это все желудок! У меня язва желудка. По акценту понимаю, что он русский или поляк. Диагноз быстро подтверждается, никаких сомнений, язвенная болезнь желудка, сильная кровавая рвота, кровь красная, но без воздушных пузырьков и не пенится.

Постепенно ему становится легче. Разговариваем. Он рассказывает, что художник, зовут Хаим (он произносит это с гортанным «х») Сутин, только что вернулся из Амстердама, ездил туда, чтобы посмотреть картины Рембрандта; здесь бродил по кладбищу Батиньоль, и вдруг рвота и кровь…

Говорит, что он из Вильны, провел жалкое детство в еврейской деревне в Литве, мечтал стать художником, но там это было невозможно. Раввины это запрещают, но он плевать хотел на религию!..

Знаю ли я Еврейскую невесту Рембрандта? Конечно, говорю. Тогда он с жаром углубляется в технические приемы мастера: Работая над рукавами, он рисовал пальцами… А потом он уподобляет Невесту стиху из Песни Песней: Жительница садов! товарищи внимают голосу твоему, дай и мне послушать его…

И он продолжает, все больше горячась. Урок анатомии? Разумеется, знаю… А подвешенный петух… а Ночной дозор… а освежеванный бык? Да! Да! Да!

Для индусов распад есть становление, говорю я ему… Он мне отвечает: Любовь крепка, как смерть!

Уже вечер, а мы все говорим. С его желудком я не могу ему посоветовать, чтобы он шел ужинать. Я даю ему немного висмута и таблетки от боли.

Мы спорим о плоти… о женщинах… всякой мерзости… он описывает освежеванного кролика… я рассказываю об африканских трупах… гниющей плоти… женщинах…

Невозможно было просто так прервать вечер, поэтому я взял его с собою в бордель…

С сердечным приветом, Луи

Все может быть. Случай не подчиняется разуму, и у него есть на то веские причины. Ничто по-настоящему не подчиняется разуму, возможно, только мечта. Детуш? Что-то знакомое. Когда в 1937 году приятель в «Куполь» сует ему под нос фото, он немедленно узнает врача из Клиши и вздрагивает. Но в подписи указано другое имя. Доктор Детуш, доктор медицины Парижского факультета, взял себе нежный женский псевдоним, имя своей бабушки: Селин. Бросив свою неудачную практику, он, скаля зубы, катапультируется по высокой дуге прочь из Клиши и еще в полете пишет толстый роман: Путешествие на край ночи.