Ральф Дутли - Последнее странствие Сутина

Кико произносит его, это магическое французское слово. Кремень хочет забыть даже язык детства и пишет свое имя на французский манер с двумя надстрочными знаками – Krémègne и никак иначе. Внезапно они оказываются на широкой лестнице с огромными фонарями по бокам, волнение нарастает с каждой ступенькой, приближающей их к кассе. Что, если двойное окно сейчас закроется? – Билетов больше нет, попробуйте на следующий год! Но нет, они получают билеты, сжимают их в руках, как сокровище, и эта ночь накануне и само представление сливаются в памяти в единое целое.

Теперь, в катафалке, он помнит только их слепое возбуждение, зеленый и розовый мрамор, красный бархат, громадные люстры. Они пытаются расшифровать историю по табличке на стене, счастье тридцатипятилетнего, совершенно неизвестного архитектора Гарнье, сумевшего победить конкурентов, узнают имя Наполеона III, читают слова Second Empire [6] Вторая империя ( франц .). и другие непонятные вещи. Их приводят в восторг аркады и статуи снаружи Храма, танец, который они представляют.

Будто он построил оперу для нас одних, величайший театр мира, высотой в тысячу этажей, новая Вавилонская башня, и мы внезапно в самой ее середине.

Когда они оказываются внутри, их ослепляет огромная люстра весом в несколько тонн посреди потолка, она висит над ними, как тысяча звезд, пока наконец не угасает. «Гамлет» ошеломляет их, они забывают дышать. Когда представление заканчивается, медлительный колышащийся людской поток выносит их наружу, они садятся на тротуар прямо у великанской лестницы, обессилевшие от радости и возбуждения, несколько минут не могут произнести ни слова. Казалось, словно столица поприветствовала их этим «Гамлетом», из которого они не поняли ни слова. Как будто она протянула им руку и предложила чувствовать себя как дома. И это он сказал тогда Кико:

Если мы ничего не добьемся в этом городе, то мы действительно ничтожества, понимаешь. Ни на что не годимся.

И Кико, внезапно посерьезнев:

Республика, Хаим, пригласила нас на «Гамлета». Ты понимаешь? Здесь нет казаков, нет толп мародеров. Когда-нибудь нам перестанут сниться погромы. Но этот вечер останется с нами навсегда. В этом городе никогда не будет погромов, понимаешь…

И он вздрагивает, лежа в катафалке, услышав это пророчество. Они говорят о Минске и Вильне, хохочут, каким далеким кажется тот мир, с которым они окончательно развязались, они знают, что уже не может быть никакого возврата. Даже краснокирпичная Вильна находится теперь на другой планете. И все там представляется таким убогим по сравнению с этим «Гамлетом». Остаются лишь несколько обрывков песен.

И Кико, баловень судьбы, заведет с Розой детей, будет рисовать яркие пейзажи, роскошные натюрморты, сияющие цветы и женщин, гимны радости и свету. Будет годами ходить в чудных туфлях разного цвета, одной красной и одной желтой, которые найдет на блошином рынке. Роза станет принимать у себя и угощать всяческих русских сумасбродов – нигилистов, анархистов, ниспровергателей, они будут передавать ей свои сумбурные трактаты, и мастерская Кико попадет под наблюдение полиции, в Улье тоже имеются шпики, приглядывающие за этими иностранцами из Восточной Европы. Но в картотеке его обозначат лишь мягкой формулировкой как «неопасного большевика».

Сутин же не станет ни тем ни другим, ни семьянином-большевиком, ни вестником радости, а только лишь посланником стыда за то, что он появился на свет, и ему никогда не избавиться от ярлыка художника безнадежного несчастья. Но суть не в счастье или несчастье. Суть – в цвете и отсутствии цвета. В белизне с синими и красными прожилками. В бирюзе, веронской зелени, шарлахово-красном и цвете крови. Суть – в смерти цвета, который не способен умереть, и в воскресении цвета. В красках, чересчур обильно, волнами и шрамами покрывающих холст, в муках и торжестве цвета.

Цвет – это не примирение с действительностью, нет, если вы думаете, что черный и белый – это грубая действительность, а цвет – это рай, то – нет, все опять-таки совсем не так. Своевольный цвет не подчиняется никаким законам, он – сам бунт и воскресение материи и плоти. Рай будет белым, он не знает красок. Но какова его цена.