Антон Евтушенко - Симптом страха

Дурманящий сладковатый запах умирающих в огне листьев заволокли салон автомобиля. Глеб передёрнул плечами и медленно, по слогам проговорил:

— Ты мне нравишься. Даже очень. И это проблема.

— Я заметила, — сказала она и Глеба неприятно покоробила двусмысленность ответа. Было не ясно, что именно заметила Нэнси: что она ему нравится или что это проблема.

— Всё-то вы замечаете… — недовольно пробурчал молодой человек.

— У тебя какие-то претензии ко мне?

— Нет, конечно, — сказал он, глубоко затягиваясь. — По главному я вроде успокоился. Теперь душа не ноет, я это сказал тебе.

— Но ведь проблема-то не в этом?

— Не в этом, — вяло согласился Глеб. — Хотя, знаешь, в моём положении умиляться ноющей душой нельзя, оно, это состояние, вредит мне, как никому другому.

— Будь, наконец, честен со мной. Чего ты хочешь?

— Слушай, ну, после этих слов я должен сказать, наверно, чтобы ты ответила взаимностью. — Он постучал согнутым пальцем по сигаретному коробку, который всё никак не решался убрать обратно в карман джинсов. — Но, на самом деле, я этого не хочу.

— Ненавижу такие игры, — произнесла она и клацнула замком. — Я ухожу.

Салон наполнился тонкими колокольчиками — сигналом открытой двери.

— Да подожди ты! — торопливо бросил он и постарался опередить Нэнси, перехватив её запястье. Чертыхнулся: обронённый окурок упал на брючину. Он смахнул рывком ладони дымящийся бычок и мстительно прихлопнул сверху подошвой. — Аня, не глупи, дай договорить.

Повелительный тон подействовал на девушку. Она послушно придвинулась назад и захлопнула дверцу.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, но понял, что спросил не так, моментально исправился: — В смысле, зачем ты приехала в Питер?

— У меня здесь работа, понимаешь? Или для биржевых брокеров такое слово трудно осмысляемо?

— Ну прекрати. Про твою работу я наслышан. Роспись чашек. Но ты же не будешь этим заниматься полгода, правда? Это разовый заказ, а Милашевич говорила, что ты пробудешь у неё, как минимум, до Нового года. Так вот, я спрашиваю тебя: зачем ты приехала в Питер?

— Глеб, ты мне надоел, — прервала его Нэнси. — И твой вопрос, по меньшей мере, бестактен. По какому праву ты спрашиваешь?

— По праву друга… раз уж другого права не получается добыть!

— Говёненько поёшь. Мы с тобой не друзья, — проговорила Нэнси уставшим голосом, — и нечего очки втирать друг другу. Завтра наши пути разойдутся, и не пересекутся никогда. Я забуду тебя, ты забудешь меня. И это нормально.

Глеб с напускной небрежностью передёрнул снова плечами. Со стороны это выглядело смешно: было заметно, что безразличие его и небрежность исключительно напускное. Он замолчал обиженно, надолго.

Саксофонист окончил извлекать из инструмента слэп, но фирменную фишку набравшаяся десятка на полтора толпа не оценила — притормозившие прохожие консерваториев не кончали и не знали, что в классических учебных заведениях такому не учат, а потому не спешили звенеть о коробок медяками или шуршать более весомыми купюрами. Кое-кто, привлечённый и тут же утомлённый необычной игрой, покривился и продолжил дальше намеченный маршрут. Музыкант попробовал зайти с другого конца и будто назло затянул сольную партию «Верных друзей». Узнаваемую мелодию подхватили шлепки восторженных, но жидковатых аплодисментов. Глеб повёл головой в сторону набирающего драму сакса.

— Тогда съезжай от Ленки. Чтобы это случилось, как можно скорее.

— Что? — Нэнси едва не задохнулась от вспыхнувшего гнева. — А почему бы тебе не убраться из моей жизни?

— Винни-Пух тоже думал, что главный герой сказки он, а оказалось, что все-все-все.

— Что это значит?

— Это значит, убраться — не получится, — жёстко ответил Глеб. — Я не могу выпасть из твоей жизни, потому что это не твоя история. Это история про кого угодно, про всех, но не про тебя. Потому говорю тебе, как другу: собирай манатки и сваливай.

— Что за претенциозный бред! Куда же я должна по-твоему свалить?

— Куда угодно! — взорвался Глеб. — В общежитие, в гостиницу, домой обратно уезжай. На Дундича, дом 19 ты появляться не должна.

— Невероятно, ты угрожаешь мне!

Глеб испугался собственного тона, его повелительного наклонения.

— Нет, что ты! — смягчился он. — Конечно, нет. Но у тебя сейчас самое время, чтобы начинать ценить хорошее.

— До этого не ценила?

— Не ценила. Человек только тогда начинает ценить, когда с дерьмом сталкивается.

— Точнее и не скажешь! — Нэнси окинула критическим взглядом фигуру Глеба. — Прямо вот в точку сказал!