Антон Евтушенко - Симптом страха

— Вряд ли, это был путь к просветлению, — покачала головой Нэнси. — Этот монах ступил на скользкую тропу фриланса и совершил самую тотальную ошибку «вольного копейщика».

— Какую? — осведомился не без интереса Буба.

— Он утвердил сроки. Ещё и подписался под ними. «За ночь успею»? Это же мечта любого заказчика. К сожалению или счастью, имеющая мало места к реальной жизни.

— Не забывай, это легенда, — напомнил Тарас. Кто-кто, а он знал цену красноречивому преданию.

— Да, — кивнула Ленка, — но каждая выдумка на чём-то основана, тем более, что монах и сам засомневался в осуществимости прожекта, но было поздно: клятва дана.

— Почему я не удивлена! — с азартом повышенного самомнения промурлыкала Нэнси и утвердительно кивнула. — И, между прочим, нарушать клятвы кое кому не привыкать. Не правда ли, май дарлинг?

Ленка, не прерывая беседы, исподволь исполнила ещё один немиролюбивый жест — провела пальцем по горлу.

— Так вот, — как ни в чём не бывало продолжала она, — сообразив, что погорячился и реализовать на практике задумку, как ни пыжься, не получится, он разрулил проблему весьма незаурядным способом: продал душу дьяволу в обмен на помощь с книгой. Условие их сговора было, в общем, простым: князь тьмы затребовал свой портрет в священной книге.

Буба окинул девушек вопрошающим взглядом.

— Ну, понятно, — кивнула Нэнси и мысленно дала зарок впредь подавлять свои издёвки каким-нибудь менее травмоопасным приёмом ведения беседы. — Неплохой пиар-ход, если из-за одной картинки богословский свод перелинчевали в пандемониум.

— Да, было любопытно подержать в руках хотя бы копию, — Ленка мечтательно зажмурилась, — полистать её…

— А зачем тебе теологические тексты на латыни? Что, в принципе, ты можешь почерпнуть из канонических фальсификаций ранних текстов, отличающихся от более поздних дописками и допечатками?

— То есть, — Тарас собрался с духом, чтобы задать волнующий его вопрос, — ты считаешь Библию фальш… фальшификацией?

Нэнси пожала плечами.

— Таковы уж особенности моего рационализма, не принимающего на веру ничего без доказательств.

— Иисус тоже?

— Что «тоже»?

— Не веришь, что он был…

— Люди! — воскликнула она, обращаясь не предметно к Тарасу или Ленке, но безусловно имея их в виду. — Интерпретируйте свои вероисповедания в собственной парадигме. Вера — одинокое дело, но почему-то человеку всегда хочется рассуждать на эту тему. А рассуждать тут нечего. Человек всегда во что-то верит. Вот ты, Тарас — в сакрализацию книги и печатного слова, ты, Ленка — в вещие сны и приметы, а я — в единорога, йети и цветущие магнолии на Марсе. Вру, конечно: не верю, потому что Бигфут по доказательной базе ненамного дальше Христа ушёл… даже со своим пятьдесят пятым растоптанным.

— А плащинская туриница? — попытался воспротивиться Тарас. — А четыре Евангелия?

— Да брось. Про туринскую плащаницу я вообще молчу, а в упомянутых тобою книгах Матфея, Иоанна, Луки и Марка как раз сильна эта ваша готическая закваска, такой тяжёлый несмываемый налёт мистики для… не знаю, нагнетания атмосферы, что ли. Достоверных данных объективно нет. Скорее всего — но это не точно! — образ Христа собирателен. Ну было несколько проповедников мессианского толка, таких бродячих менторов. Они же были всегда в достатке, в любое время, при любой эпохе. Как это водится, переврали — умышленно или нет, не суть — и получилась история, что «зыбкий свет струит».

— Во что веришь ты?

— Я верю, что человечество рано или поздно научиться жить разумно. Да, для этого мало доказательств, это вопрос именно веры. А вот как оно там было две тысячи лет назад ни одна священная книга не скажет. Да мы, наверно, никогда уж не узнаем. Но был Иисус или не был, какая, по сути, разница. Важнее чтό он значит. Для тебя. Для тебя. Для меня. Кто-то видит в нём авторитарность, кто-то — моральное начало, кто-то не видит ничего, но это уже что-то, потому что видеть там, где ничего нет — это, как сказал Малиновский 40 40 Бронислав Каспар Малиновский, 1884—1942, британский антрополог. , традиционно разыгрываемое чудо, элементарная потребность человека в чудесах. Идея веры давно подменена идеей обряда.

Тарас терпеливо дожидался паузы, а дождавшись её, вдруг разволновался и забыл, что хотел сказать. Но в лёгких уже гулял воздух, набранный для стремительной фразы, и он выдохнул её, вернее, первое, что пришло на ум.

— Мы хотим чуда, — сказал он, — и получаем его.