Антон Евтушенко - Симптом страха

— У меня завтра день рождения, — сказала Ленка и протянула Нэнси приглашение. — Придёшь?

— М-м-м?

Нэнси свесила ноги с кровати и тесно их переплела. Голову обволакивал жаркий постабсентный туман. Слова воспринимались нелегко. Как и всякое похмельное расстройство, это озадачивало. Она рассеянно бросила взгляд на банкетку: поверх брошенных невпопад вещей поблёскивал браслет её часов. Половина восьмого. Вот же гадство!

— М-м-м… — снова промычала она, но уже скорее не вопросом, а неким утверждением.

— Жду на препати тогда! — весело сказала Ленка. — Через полчаса.

Этот разговор начался как что-то неизбежное с того, что Милашевич вторглась в комнату без стука. Без всякого предупреждения сдёрнула она кровоточащее марево гардин и разлила обильно солнечные брызги. Брызги окропили лицо спящей криволинейными трапециями и перекинули мостки на худосочную этажерку — лапидарный продукт шведских мебельщиков — из потаённых глубин которого донеслись точки и тире шелеста и шороха. Это привычно будничала в клеточных хоромах Жейка, обнося их по морзянке иногда коротенькими паузами передыхов.

Ленка наполнила комнатный кубик не только узловатыми, изломанными световыми пиками, но и утренней прохладой, распахнув настежь окно. Отрапортовав в резкой, крайне дружелюбной форме пожелание доброго утра, она заставила Нэнси открыть глаза и осесть в постели скрюченной фигурой. Хотелось в ответ парировать решительно и злобно, и воздух был набран в лёгкие для этой благородной цели, но на этом запал и кончился: дальше страдальческого вздоха дело не пошло.

Распухало, вспучивалось, брякло отвратительное утро понедельника. Колкий уличный воздух холодил ноздри и влажным компрессом остужал щёки и лоб. Наканунный пленум шабашистов, углублённый двухнедельными каникулами до конъюнктуры капитальной погулянки, удался более чем.

Нэнси поморщилась: с отвращением она вспоминила свою душевную коллизию, как вчерась тридцать ангелов и тридцать демонов завязали свару. Если одни с обострённым чувством моральной поруки нестерпимо зудели в ухо ей, что заказ задержан на день (ещё полтора десятка единиц фаянса не расписаны), то вторые талдычили совсем иную песню, напоминая, что заказчик, вообще-то, сволочь и плебей, на руку не чист, считает её не человеком — копировальным аппаратом! Искусители давили такими аргументами, против которых устоять — означало дать бой собственному честолюбию. Шептали чертята, знали, шельмецы, какие подобрать слова. «Пользуйся любым моментом, — гудели они где-то в районе внутреннего уха, — чтобы попроказничать». Но и херувимы были не робкого десятка (знай наших!), отбивались, как могли. «А работать кто будет?» — справедливости ради протестовал дискант. «Всегда успеется, — эхом отзывался баритон, — выходной никто не отменял».

И такими убийственными казались эти контраргументы, настолько они звучали убедительно, что внутренний чертёнок незаметно выгнал нежно-розовые, прозрачные на перепонках крылья, а ангелочек укомлектовался развесистыми рожками — и всё сразу стало на свои места. Конечно, в это откровенно нерадостное утро всё шло как по написанному: зелёная вечерняя звезда уж отошла, а жизнь, розовая до предела, нашла тебя некстати — с несбывшимися надеждами, обманутыми ожиданиями и жуткою мигренью.

Она глянула мельком на приглашение, выполненное на цветной картонке с аппликацией в виде крыши сказочного домика — с печной трубой и дымными колечками, отложила в сторону и свела у подбородка растопыренные пальцы рук.

— Препати? Ты о чём, подруга?

— Хороший день рождения всегда начинается с репетиции, и мы её непременно проведём на крыше дома моего.

За дверью раздался глухой перкуторный звук, словно кто-то истошно колотил по пустой коробке.

— Я не сказала, да? — Ленка театрально изобразила на лице некое подобие удивления. — Буба остался у меня. Он и его Абени будут с нами.

О Абени Нэнси была наслышана, как и о том, что Тарас имел обыкновение давать собственные имена всем ударным, на которых он учился и которыми владел. До африканской дарбуки Абени (полное имя Абени Ибэй — кажется, в переводе с одного из африканских диалектов означало «та, которую долго ждали с eBay»), был тулумбас Мать с колотушкой Мачехой — Мать-и-мачеха — а ещё раньше, самый первый, дамара Тамара — ритуальный барабан в форме песочных часов — непременный атрибут сакральной мистерии, теперь невыездной из-за рассохшегося корпуса.