Антон Евтушенко - Симптом страха

— Нэн, садись! Скорее! Что ты там высматриваешь?

Внимание Нэнси было приковано к содержимому второго ящика. Не вызывало сомнений, что в него складывались те самые трофеи, о которых упоминал Глеб. Улов, как казалось на первый взгляд, был невелик. Сетчатое дно, застеленное мутно-грязным пластиком, населяли: облитая глазурью блямба наградного знака, похожего на панцирь мёртвого жука, германский крест-орденоносец и исполосованная свастикой шипастая медаль. Лежал прямой и тонкий, как лезвие штыка кинжал с гранёным, насквозь проржавелым клинком. Несколько свинцовых пуль-лепёшек. Пара уцелевших патронов, слишком длинных для немецкого «вальтера» или советского «тэтэ». Фляга без винтового колпачка и коробка из-под монпасье с поблекшей литографией толстощёкой Madchen 35 35 девчушка (нем.) . Да, была ещё и книга — в глазах Нэнси именно она являла собой навысшую точку притяжения, собственно, она одна, небрежно перетянутая папильоткой, перевешивала на умозрительных весах все найденные и сброшенные в ящик ценности. Книга! На удивление хорошей сохранности, она отсылала к недавнему, столь взволновавшему её сновидению. Хотя очевидного сходства оба предмета — реальный и пригрезившийся — не обнаруживали, между ними всё же, как будто, была расплывчатая связь, некий смык, соотносившийся не зрительными образами, а где-то на ментальном уровне. То, что покоилось на дне рассадного ящика, было толстым фолиантом, одетым в коричневую кожу, примерно размеров современного формата а-три, с блинтовым тиснением по передней переплетной крышке и с золотым — по корешку. Заглавие на переплёте перекрывал изжёванный листок, пришпиленный жгутом, где прописью — высокими, клеток в десять буквами и цифрами — стояла карандашная помета: MS A 148. Из-под короткой, похожей на шифрограмму записки, выглядывал оттиснутый в обложке не то гербовый медальон, не то экслибрис, изображавший две раскоряченных по-лягушачьи лапки. Венчали их изогнутые серпики хищных когтей, по одному на каждую конечность.

Корешок, по счастью, хорошо просматривался и был вполне читаем. Правда, на его широком кожаном поле оказалась оттиснута лишь монограмма владельца или, может, автора издания. Как и карандашная помета, она состояла из символов латиницы. Поставленные рядом и переплетённые одна с другой, вензеля и завитки двух букв «G» и «C» паразитарно разрастались и вылезали на линию изгиба корешка. Ювелирной тонкости лигатурная филигрань напоминала каллиграфический абстрактный вертоград и притягивала внимание золотыми отсверками и скрупулёзностью витья.

За всё время участия в археологических раскопах, Нэнси только однажды видела, как в их группе обнаружили в земле книжную находку. Как правило, объектами систематичных обретений служили монеты, орудия труда или предметы обихода. Нэнси сама неоднократно находила костяные пуговицы и глиняные черепки, и такими «рариками» сложно было кого-то удивить: пуговиц и черепков в культурном слое, как грязи, копни на штык и выгребешь жменю такого добра. Иногда, редко, попадалось что-то действительно интересное. Так, однажды на аккорде 36 36 аккорд: усиленный раскоп квадрата 5х5 м (археол. сленг.) курганщикам попался обитый железом ковчежец — маленький ларь, в котором хранили частицу мощей святого и его личные вещи: кусок фелони, митру и псалтырь. Артефакты дожили до современников лишь потому, что условия их сохранения оказались идеальными: ковчежец попал в спёкшийся суглинок, где и пролежал без доступа воздуха почти четыре века. Но это было благоприятной случайностью, исключением из правила: один случай на тысячу, а может, на десять тысяч. В остальных же, неисключительных обстоятельствах артефакты исчезали задолго до того, как становились артефактами. Во влажной почве век бумажного листа или пергамена не долог. Микроорганизмам хватало двух-трёх десятков лет — смена всего одного исторического поколения — чтобы превратить любой, самый толстый фолиант в органическую гниль, текучую и липкую, как бальзамическая смоль. Минует ещё одно поколение и не останется даже этого — только жалкий тлен, рассыпающийся в прах от лёгкого прикосновения. Цидулы, книги, грамоты, другие ценные бумаги предки предусмотрительно хранили в сундуках, впоследствии эволюционировавших в бюро и книжные шкафы. Они прекрасно сберегали содержимое на протяжении человеческой жизни, если не случался раньше пожар, что по тем временам было частым явлением. Но даже избежав огня, бумажные свидетельства были бессильны против времени: когда счёт начинал идти на сотни лет, никакой даже самый надёжный шкаф или сундук не мог уберечь от его губительного действия. Всё, что доставалось поисковикам, это надтреснутая, безжизненная скорлупа ковчега с иссушенным гнильём внутри, похожим на порошок снаффа, выжигающего ноздри изнурительным чиханьем.