Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

— Фёдор Васильевич, покрути рукоятку, — а сам в кабину.

Я только раз и крутанул её, и «санитарка» ожила, зафыркала.

Майор-медик очень удивился и плеснул Витке полстакана спирта и записал наши координаты. Через два дня лейтенанту Орешникову от дивизионного врача приходит приказ — откомандировать рядового Тухачевского в распоряжение госпиталя, а взамен прислали нам шофёра с «санитарки». Через время опять приказ — откомандировать старшину Кожевникова в распоряжение этого госпиталя. Я сразу догадался — Витькина работа.

В медсанбате было спокойнее, да и посытнее. Витька работал на «санитарке» а я у него был на подхвате — погрузить, разгрузить. Прошло полгода. Госпиталь хотя и был в тылу, но всегда кочевал вслед за фронтом — требовала обстановка. Санитарить было легче, чем хоронить, но мне не поглянулось. Всё не мог привыкнуть к страданиям и смерти. Человек надеется: его потрошат, отрезают руки-ноги, а выживают не все. Зачем только эти страдания принимал, чтобы умереть? Сколько времени прошло, а без содрогания не могу вспоминать, что приходилось выносить из операционной.

Но однажды пришло пополнение новых автомобилей, укомплектованных опытными шоферами. Нашу «санитарку» списали, а нас с Витькой передали в распоряжение штаба полка, а оттуда направили к сапёрам. Вот там мы задержались надолго.

Витька хоть и был забулдыга, зато друг настоящий. И уважительный. Я на какие-то пять лет старше его, а он как привык, так меня всё время и навеличивал. При всех, я «товарищ старшина», а один на один — Фёдор Васильевич. Сам хоть не Иван Поддубный, а завсегда лез в драку, если меня из-за веры в Господа нашего, кто-то поднимал на смех. «Не тронь, — орёт, сам аж трусится, — это такой человек, что ты ему и в подмётки не годишься!»

Чудной был, но главное, не лез в душу, только раз и спросил:

— Фёдор Васильевич, при всём уважении к вашей вере в Бога, хочу спросить. Как же ты смог пересилить себя и принять грех на душу — укокошил фрица, когда он меня в грудь автоматом пихал? Я тогда так испугался, что думал всё, — мне конец.

— Если честно, я и сам не знаю. А Бог, он милостив, он простит. Ты и меня пойми: тут брата Ваню у меня на глазах убили, и ещё твою христианскую душу мытарят автоматом. Ну, вот и не сдюжил. Как это случилось, даже сейчас сказать не умею. Но ты не поверишь, я тогда сам здорово напужался, и тогда как кто со стороны руководил мной и тем злосчастным поленом.

— За что я тебя и люблю, — говорит он, — так это за то, что ты в герои не лезешь. Простой, как телёнок, но друг настоящий.

И всё. Больше мы об этом ни разу не говорили.

А тут, хоть верьте, хоть нет, но на войне бывает всякое — опять свела нас судьба с Берестовым. Его мы не искали, а вот надо же, встретились. Теперь он был уже полковником, но так же заведовал интендантством и отвечал за обеспечение дивизии. Меня он не узнал бы, но это всё Витька. Да и как нас признать?

Мы тогда как муравьи таскали и тесали топорами брёвна. Торопились пустить переправу через какую-то капризную речонку, уже и не помню её названия. Пот в три ручья, разогнуться некогда, шутка ли, на берегу пробка. Танки, тягачи, пушки, грузовики… Пехота матом кроет: «Шевелитесь, щучьи дети! Налетят бомбардировщики, ведь из-за вас сгинем!» Всё правильно, кругом болото, куда ни сунься — топь. Среди этого скопища ждут и легковушки с охраной, а пассажиры в них с большими звёздами на погонах. И тоже с опаской на небо поглядывают. Торопят.

Вдруг чую, Витька пихает в бок.

— Товарищ старшина, а ведь я, кажись, углядел знакомца. Да ещё какого! Это судьба, а ещё уже целый полковник, получается.

— Какой ещё знакомец? Какой полковник?

А он швырнул окурок, на гимнастёрке складки под ремнём согнал за спину, усишки растопырил и на берег. Да прямиком к одной «Эмке». Вижу, охрана его тормозит: «Куда прёшь?» Только он своё обычное: «Рядовой Тухачевский, разрешите…», как его сбили с ног, заломили руки и уже обыскивают. Но тут бывший наш подполковник Берестов услышал знакомую фамилию.

— Стойте, — кричит, — это ты, Тухачевский? Живой? Куда же вы к чёрту тогда запропастились с пекарней? За это и под трибунал недолго загреметь. Кстати, — где человек божий, Кожевников?

— Старшина Кожевников вон в болоте, как леший топором махает. А вот из-за пекарни, товарищ полковник, вы правы, нас тогда чуть не расстреляли, — и всё ему подробно рассказал.

Вытащил нас Берестов из болота, опять попали на пекарню. Как сейчас помню, за неделю отбросили немцев километров на полтораста. Вроде хорошо, но дело было по весне, тут распутица. Лёд на реках тронулся, зарядили дожди. Нашу пекарню перебросили ближе к линии фронта. Повторюсь, — такое бывает только на фронте, — попадаем мы в аккурат, куда бы вы думали? В тот же городишко Залесовск, где стояли перед войной. Нашу пекарню мы только чуть подшаманили и на ней стали опять работать.