Сергей Докучаев - О всех, забывших радость свою

— Вы потом с ним встречались?

— Нет, ни разу. Я тебе говорю, что это было так давно, что подробностей уже и не помню. Как уехала на учебу по работе, так больше его и не видела. Пару раз созванивались, попрощались и все. Помню последние его мне слова: «Я тебя прощаю, и ты меня прости. Я очень хочу, чтобы ты жила счастливо, чтобы ты любила и была любима, только больше никогда так не поступай ни с кем, иначе не отмоешься». Как не поступать, он не объяснил. Повесил трубку. Вот и все. Кстати, мы как раз разговаривали, если не соврать, перед тем, как случилась та трагедия. А еще, когда мать привезли в реанимацию, меня пустили в бокс. И вот, вся в слезах, ссадинах и порезах, собравшись уже на выход, я бросила взгляд на зеркало по привычке, посмотреть, не размазалась ли тушь…

— И что?

— Вместо себя тогда в отражении я увидела мужа. Он смотрел прямо мне в глаза. Стало дурно, меня вывели под руки, напоили какой-то пахучей жидкостью и отпустили домой. Через день, когда я вновь приехала к матери, то поняла, что это было не зеркало, а просто стекло, но на снимке головы даже сотрясения не нашли. Видимо, эмоции.

— Вы ни о чем не жалеете?

— О чем я могу жалеть? Мне уже за шестьдесят. Муж для меня фантом молодости и беспечности. А сын, вот он, живой, рядом. Настоящее, а прошлое — это пыль, вызывающее разве что аллергию.

— Ну, я имею в виду, что, может быть, нужно было как-то побороться за свое счастье. Раз любили.

— Пустое это все. Как было, так было. Меня в те дни саму нужно было класть в Кащенко на лечение.

— И что с ним сейчас, вы не знаете?

— Нет. Первое время мама еще говорила, мол, видела сегодня, видела вчера, а потом я запретила о нем упоминать. Зачем? Разошлись и ладно. Он своей дорогой пошел, я своей. Жизнь, как говорят в народе, не поле перейти.

— Это Пастернак говорил в стихотворении.

— Кто?

— Писатель такой русский был. «Доктор Живаго» написал.

— Не знаю такого.

— И вам за все время даже не захотелось его найти и поговорить? Вас вообще не тянуло к нему?

— Врать не буду. Вспоминала. Плакала в подушку первое время, но с годами боль притупляется. Он дал понять, что видеть меня не хочет больше. Я особенно не противилась. Понимала, что с ним теперь так жить, как я мечтала в молодости уже не смогу.

— На широкую ногу?

— Ну да. На пенсию его, что ли, жить? Пришлось бы на себя все взвалить, а я девушка тогда была, и мне еще хотелось погулять, для себя пожить.

— Понятно, — сказал я, вставая с табуретки.

— Ты пойми, парень, что судить людей сложно, у всех рыльце в пушку. Проживи жизнь сначала, а потом суди кого-то. Я уже говорила, что когда ты молод, то видишь мир в ином цвете. Мы с ним были очень разные. У нас все равно не было общего будущего. Так что хорошо, что так все разрешилось.

— Я и не сужу. Спасибо за разговор.

— Ты обещал с сыном поговорить, помнишь?

— Помню, — ущипнув себя со всей силы, сказал я. — Это не сон. Боль настоящая. Это просто кошмар наяву.

Я стоял у лифта, прислонившись к холодной стене. Решил, что подожду дочь Валеры здесь. Делать было нечего. Оставалось только ждать. Через некоторое время я услышал, как по полу застучали каблуки, и как им в такт застучало мое сердце. Это уже была не пожилая Екатерина Валерьевна за шестьдесят, в которой мало что осталось от прежней Кати, это была тридцатилетняя женщина.

Кроме нескольких мимических морщинок на лице и шее и пары лишних килограммов в талии, время почти ничего в ней еще не изменило. Она выглядела даже лучше, чем та, на которой я был женат. Дорогая, со вкусом подобранная одежда, туфли на высоком каблуке и пышная грудь. «Что ж, — подумал я. — Она всегда хотела размер побольше».

Увидев меня во мраке коридора, девушка остановилась.

— Добрый вечер, — сказал я, улыбаясь. — Извините за бестактность, но мне хотелось с вами немного поговорить.

— О чем? — спросила она, ускорившись к лифту.

— Понимаете, Екатерина Валерьевна, я человек молодой. Тут сами видите — не Иваново. Хочется с кем-нибудь поболтать. А вы единственная в своем роде сюда приходите, хотя не понимаю, как. Медсестра говорит, что проход закрыт, и в списках посещений никого нет.

— Медсестра? Никогда тут не видела медсестры. Я только с врачом общаюсь. Да и, если есть тут медсестра, то она, видимо, головой рехнулась, вот и мелет всякую чепуху.

Она попыталась зайти в кабину лифта, но я преградил ей путь рукой.

— Что вы себе позволяете?!

Мой взгляд поплыл по ее синему пиджаку и споткнулся на красном платке в кармане.