Геннадий Дмитриев - Девочка и кошка

— Не может быть! Это действительно я? Странно, но кто же я тогда? И кто она, эта дама?

— Я поеду в музей, покажу им проспект, они должны знать что-то больше, по крайней мере, должны же знать сотрудники музея, как эта картина оказалась у них.

— Я с тобой!

— Но ты же больна, не надо тебе сейчас выходить на улицу, там холодно, сыро и дождь. Кажется, этот дождь идет во всём мире.

— Мне уже лучше, и температуры почти нет, я обязательно поеду, ведь это же мой портрет!

В музей мы поехали на такси, старая «Волга» с плохо работающим отоплением салона слабо защищала нас от осенней сырости, но всё-таки это было лучше автобуса. Сотрудница музея, дежурившая в зале, ничего вразумительно ответить нам не могла.

— Вам нужно обратиться к искусствоведу, Ирине Сергеевне, возможно, она что-то знает об этой картине, идёмте, я провожу вас к ней.

Ирина Сергеевна, полноватая женщина средних лет, с аккуратной причёской и выразительными чёрными глазами, долго рассматривала репродукцию в проспекте, затем сказала:

— А Вы действительно похожи на неё, поразительное сходство. У нас есть ещё одна картина этого художника, правда, она сильно пострадала во время пожара, никто не брался её реставрировать, но сейчас нашёлся мастер, он ей занимается.

— Какого пожара?

— Картины попали к нам после войны, из Германии, их обнаружили в частной коллекции полковника СС, он, по всей вероятности, вывез эти картины из Франции. Дом полковника горел, как и многие дома при штурме города, часть картин сгорела полностью, часть серьёзно пострадала.

— А ту, другую картину можно посмотреть?

— В зале картины нет, она ещё в мастерской, но работа над ней практически закончена, можете посмотреть, на ней тоже есть эта дама, но… там по-другому.

Ирина Сергеевна провела нас в мастерскую. Картина называлась «Суд инквизиции», на ней также была эта дама, с той, первой картины, глянув на неё, я вскрикнул. Не было богатого красного платья, лишь грязное рубище прикрывало истерзанное тело женщины, напротив стоял инквизитор, вытянув руку вперёд, он произносил обвинительную речь, справа и слева от него сидели два монаха.

— Боже мой! — воскликнула она, прижавшись ко мне, целую минуту она неподвижно вглядывалась в картину, потом, оттолкнув меня, она закрыла лицо руками, повернулась ко мне, убрала руки от лица, — Ведь это ты! Посмотри! Посмотри! Нет, не может быть!

Я всмотрелся в лицо инквизитора, и окаменел… В образе инквизитора я узнал себя. Я молчал, не понимая, что происходит, она плакала.

— Что это? — спросил я.

— Существует легенда, — сказала Ирина Сергеевна, — жила в одном замке знатная дама, инквизитор влюбился в неё, но она отвергла его любовь, тогда он обвинил её в колдовстве и предал суду.

— Что с ней стало?

— Её сожгли на костре.

— Но почему они так похожи на нас? Почему так тягостно на душе? Что это, может ли кто объяснить?

— Вы слышали о реинкарнации? Возможно, в прошлых жизнях вы были именно теми, с кого неизвестный художник написал эти картины.

— Я никогда в это не верил, — ответил я, — считал, что всё это вымысел, сказка.

— А я верила! — сказала она, вытирая слезы. — Я всегда верила, но никогда не думала, что это так ужасно, узнать всё о своей прошлой жизни.

Мы вышли из музея, на улице по-прежнему шёл дождь, на душе было тяжело и тоскливо, мы были раздавлены своими прошлыми жизнями. Она долго стояла молча под дождём, потом повернулась ко мне и сказала:

— Я помню, помню всё. Мне часто снится один и тот же сон, будто меня сжигают на костре, я ощущаю страшную боль и задыхаюсь от дыма. Оказывается, это всё уже было со мной, я просила у Бога только одного — дождя, чтобы дождь пошёл и погасил этот костёр, но дождя не было, был ясный солнечный день, так страшно жёг огонь, а люди смеялись, и всё подбрасывали, и подбрасывали хворост. Тогда я прокляла тебя, я пожелала, чтобы ты когда-нибудь сгорел на таком костре! Прошу тебя, уходи! Уходи! И никогда, никогда больше не приезжай, не пиши мне! Я ненавижу тебя! Уходи!

— Скоро мой самолёт, прости, я поеду в аэропорт.

Она сняла капюшон, подставила лицо и ладони дождю.

— Как хорошо, когда идёт дождь! Как хорошо!

— Что ты делаешь!? Ты же простудишься! Сейчас же надень капюшон!

Она повернулась ко мне, надела капюшон, и прижалась мокрыми от слёз и дождя щеками к моему лицу.

— Прости меня, прости, пожалуйста, я сама не знаю, что говорю. Ты ни в чём не виноват, всё это было в той, другой жизни, а теперь мы встретились, чтобы исправить ошибки. Ты вернёшься ко мне, насовсем?