Геннадий Дмитриев - Девочка и кошка

— У Вас есть проспект выставки с фотографиями картин?

— Есть, вот, пожалуйста, — она протягивает мне проспект, напечатанный на глянцевой бумаге.

Я взял его, нашёл картину неизвестного художника, но и в проспекте оказалось информации не больше, чем в табличке под картиной. Я уже тогда решил, что непременно полечу в Рошанск, каждое утро туда отправляется самолёт, «Ту-124», он прилетает из Рошанска поздно вечером, а утром улетает обратно, только бы не отменили рейс из-за погоды. Я купил проспект у служительницы музея, поблагодарил её, и вышел в дождь. Через два квартала от музея, в полуподвале старого здания с потемневшей, местами облупившейся краской, отмеченного тусклой медной табличкой: «Памятник архитектуры», — касса «Аэрофлота». Летом здесь выстраивается очередь, хвост которой торчит из полуподвала, но сегодня нет желающих улетать в эту серую, дождливую осень. Я взял билет, и отправился на почтамт, дать телеграмму, предупредить, что завтра утром буду в Рошанске. Почему она не пишет? Почему? Я взял бланк телеграммы, отошёл к столику, обмакнул перо в чернильницу, и стал писать адрес, но пока я обдумывал текст большая капля, сорвавшись с капюшона плаща, упала на бланк, буквы расплылись. Я смял бланк недописанной телеграммы, выбросил в корзину, откинул капюшон плаща, и взял другой бланк, аккуратно заполнил его, подал в окошко. Девушка за полупрозрачным окошком, пересчитав слова, сделав какие-то пометки на бланке, назвала сумму, получив деньги и отсчитав сдачу, она положила мою телеграмму в папку, где уже лежали другие.

— Скажите, — спросил я, — можно надеяться, что адресат получит телеграмму сегодня вечером?

— Надеяться всегда можно, сейчас отправим, а когда доставят — не знаю, не от нас зависит.

Домой я пошёл пешком, под дождём, по лужам, по вымокшим улицам, и ненастная осенняя погода, и резкий, пронизывающий ветер, и летящие навстречу капли дождя — всё это создавало ощущение какой-то нереальности мира. Почему-то никак не выходил из головы случай с каплей, упавшей на бланк телеграммы. Может быть, не стоило её посылать? Может быть, вообще не стоит лететь в Рошанск? Ну, почему нет писем? Как она оказалась там, на картине? А может, это только бред больного воображения? Случайное сходство, какие-то общие черты, подмеченные вдруг, в состоянии нервного ожидания, а воспаленное подсознание, где постоянно присутствует её образ, дорисовало остальное? Дома я открыл проспект, и вновь стал всматриваться в картину: нет, ошибки быть не может — это, несомненно, она. Не только внешнее сходство поразило меня, было в образе женщины, запечатленном неизвестным художником на холсте, что-то большее, неуловимое, но говорящее, что это была именно она; она, и никакая другая, похожая на неё внешне.

Всю ночь я не мог уснуть, за окнами шуршал дождь, и завывал ветер, раскачивая фонарь на столбе, отчего по комнате: по стенам и потолку, качались неясные, смутные тени. И снова капля, упавшая на бланк телеграммы, всплывала в памяти дурным знамением: может, не нужно было давать телеграмму? Не нужно лететь в Рошанск? Нет, нужно, если завтра отменят рейс по причине нелётной погоды, то я просто сойду с ума, если я ещё остаюсь в здравом рассудке. Перед самым утром я провалился в беспокойную темноту сна, и тут же зазвенел будильник.

Ещё было темно, и всё также шёл дождь, и сонный, полупустой автобус вёз меня в аэропорт. Вопреки моим опасениям рейс не отменили, самолёт вылетел вовремя, и когда он пробил облака, я впервые за последние две недели увидел чистое голубое небо, солнце, и казалось, что этот хмурый, пасмурный осенний мир существует лишь в моём воображении. Но когда самолет снизился для захода на посадку в аэропорту Рошанска, ненастная дождливая осень вновь охватила меня.

В аэропорту меня никто не встретил, и я поехал к ней, нашёл улицу, на которой ни разу не был, название которой лишь читал на конвертах, нашёл дом, подъезд, поднялся на второй этаж, позвонил. Дверь долго не открывали, затем послышался тяжёлый кашель, дверь отворилась, и возникла она, с воспалёнными глазами, закутанная в пуховый платок.

— Проходи быстрее, раздевайся, телеграмму я получила, но не могла приехать в аэропорт, простудилась. Целую неделю лежала с высокой температурой, даже на письмо твоё ответить не смогла, вот только сейчас встала.

Она поила меня на кухне горячим чаем, а я рассказывал ей о картине, потом показал проспект выставки, и ту самую картину неизвестного художника. Она долго всматривалась в портрет дамы, написанный три века назад, и сказала: