Алексей Евстафьев - Добрые книжки

— Если злая карма висит над озером — тут уже ничего не поделаешь! — сказал Алексей Николаевич, выбираясь на берег. — Ещё не мало девок потонет здесь без всякой натуральной надобности, и только близким им людям лишнего горя прибудет.

— Гиблое место! — крикнул с противоположного берега дачник и запрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из ушей и подбираясь к канистре коньяка. — Но магнетическим образом заселённое сильными людьми, поскольку выживать в таких условиях могут только сильнейшие. И не беда, что меня самого в детстве роняли — много хороших людей роняли по случайному стечению обстоятельств — ныне пребываю в крепком здравии и душевной респектабельности.

— Прощай, друг, прощай не навсегда, авось и свидимся. — помахал ладонью Алексей Николаевич. — А это что там вдали за дома? мне не к ним ли пробираться?..

— Пробирайся к ним, Алексей Николаевич, тогда не ошибёшься в пути и нигде не потеряешься. — посулил дачник. — Это село Малышево, а от него тебе прямая дорога на Лютово.

— Прощай, друг! Сам, смотри, не напейся да не потони!..

— Нет, я не потону. Я как та пропавшая лётчица — падаю, но подымаюсь!..

Совершенно мокрый и в состоянии трагического фатализма, с которым безотрадная луна на небе находится в фазе убывания, Алексей Николаевич добрёл до околицы села Малышево, где встретил нахально прибоченившуюся старушенцию, развлекающую себя внимательным созерцанием всякого проходящего мимо странника.

— А скажи мне, бабушка, — наиболее почтительно выражаясь и пытаясь замаскировать свой странный вид, обратился Алексей Николаевич к старушке. — в какой тут лес мне удобно зайти, чтоб выйти поближе к селу Лютово?

— А лес тут у нас завсегда один. — с откровенным плутовством прошамкала старушенция. — И пьяная дорога тут у нас одна. И шляются тут чёрт знает кто.

— Отчего же вы думаете, что чёрт знает кто? — обиделся Алексей Николаевич. — Все мы люди, как нам и положено быть людьми.

— Топай дальше, милый человек, и не загораживай мне пространство! — коротко изъяснилась насельница и благополучно сложила пальцы в кукиш, направив его в сторону, потребную Алексею Николаевичу.

— И вам не хворать!.. — попробовал отшутиться Алексей Николаевич.

«Почему насмешка является у нас главным средством случайного общения среди народа? — ускорив шаг, задумался Алексей Николаевич. — Кажется, что и те сограждане, кто не страдает излишней истерией, повсеместно и ежеминутно ожидают нападок на себя из-за угла, а потому и держат собственную нервическую область на взводе, готовы в любой момент огорошить врага и дать внушение правящим сферам. Так сказать, задать высочайшую планку юмористического трэша. Не привелась ли эта черта характера с тех стародавних времён, когда родственники повешенного были обязаны оплачивать услуги палача, дабы самим не быть повешенными за долг палачу? Уж точно, что эти обстоятельства не могли не сотворить в людях сатирического направления ума и повседневного остракизма. Да только не всякому уму позволено обладать мастерством ироничного взгляда на себя и на других, у большинства ум — это просто генератор глупости и унылого говна, с чем мне и довелось столкнуться прямо сейчас, прямо у околицы села Малышево. Казалось бы, малоутешительный вид путника, промокшего насквозь, должен вызывать сострадание, желание чем-нибудь помочь и облегчить участь. Казалось бы, из элементарного живейшего любопытства можно поинтересоваться, что случилось с путником, не снизошла ли печать трагедии на этого путника и на эту местность, без того окутанную мистическим произволом бесчисленных смертей. Нет, человеческое участие отвергнуто, чужая боль никого не интересует, и даже, напротив, вызывает насмешку и чуть ли не готовность вместо кукиша показать обнажённые филейные части: дескать, сам должен знать, милый человек, куда тебе идти!.. Впрочем, чему я удивляюсь? Из всех вещей, составляющих суть человека, его поведение — вещь самая не рациональная!..»

С этими мыслями Алексей Николаевич вступил на заветную пьяную дорогу и вошёл в древний, выспренно-сумеречный лес, вдыхая всей грудью его специфические ароматы и увлекаясь строгостью загадочного мира, никем и никогда не проходимого до конца. Алексей Николаевич любил свой русский лес. Любил скрипучие вековые сосны и ели с пушистыми ветвями и окладистыми мшистыми бородами. Любил кукушкино заикающиеся волхование, перепелиный гортанный междусобойчик, убаюкивающую дробь дятла и хвастливый треск сорок. Алексей Николаевич благодушествовал и упивался расплывчатой папортниковой зеленью, запахом терпкой хвои, обволакивающей таинственностью и той странной нежностью, от которой чувство невольного страха только обостряется и становится вкуснее. По-детски глупой радостью Алексей Николаевич встречал каждый гигантский, кем-то недоеденный мухомор, угрюмо-разлапистый пенёк с мордочкой кикиморы, отведавшей на завтрак кислятинки, скромные полянки с ювелирно-отточенными кустиками черники, древние завалы и скособоченные муравейники, подобно верстовым столбам, расположенным вдоль дороги.