Алексей Евстафьев - Добрые книжки

— Не может быть! — чуть ли не взревел неистовой скорбью Алексей Николаевич. — Оксана Кузьминишна, зачем же вы необдуманно так поступили?..

— Что там? — привскочил дачник.

— Очевидное доказательство трагедии. — указал Алексей Николаевич на велосипед. — Мне кажется, я и круги на воде вижу, но считаю, что не всё ещё потеряно!..

И нисколько немедля, не снимая с себя одежды, бросился вплавь по озеру, чтоб достичь середины, откуда лучше всего нырять до самого дна в поисках тела утопленницы, с маленькой, но навязчивой надеждой об её спасении. С тем же мужественным рвение занырнул в озеро и дачник, применяя лёгкий спортивный стиль плавания, что позволило ему раньше Алексея Николаевича оказаться на дне, затем вынырнуть и сообщить, что ничего там не видно среди мутного ила и застарелых коряг.

— Нам бы надо руками хорошенько ковырять среди коряг — вдруг на что и наткнёмся! у вас пальцы цепкие, не стесняйтесь ими в самую муть илистую залезать и хватать всё, что покажется нужным! — крикнул Алексей Николаевич и отчаянно захлёбываясь опустился на дно.

— Я обязательно что-нибудь наковыряю! — пообещал дачник, лихорадочно высморкался и с подхрюкиванием ринулся в разверстые пучины.

Все из нас либо знают, либо догадываются о том, сколько странного и невозможного таят в своих глубинах российские водоёмы. И взбудораженный Алексей Николаевич и дачник, оказавшийся отличным пловцом и ныряльщиком, много всякой удивительной дряни подняли на поверхность озера, чтоб удостоверить в ней отсутствие каких-либо следов неразумной девушки. Обнаружился чемоданчик, заполненный детскими ботинками белого цвета, каждая пара которых была любовно и с энтузиазмом завёрнута в целлофановый пакетик с траурной каёмочкой, что позволило обуви прекрасно сохраниться. Обнаружились залежи стародавних жестяных корыт и тазов с аляповатыми красно-бурыми номерами на днищах и вычурными вензелями дома-интерната для инвалидов и госслужащих №7 города Гаврилов-Яма. Неожиданно торжественно и беспроигрышно проступили из мглистой бездны скособоченные самодельные хоккейные ворота с застывшей улыбкой изумления. Весьма интересным оказался жирный кусок оптоволоконного кабеля, пробирающегося между аккуратными посевами водорослей, и не поддающегося на усилия Алексея Николаевича выдернуть его на поверхность и изучить. Около десятка гнусно-отточенных и выставленных зубцами к верху сельскохозяйственных вил образовывали строгий круг, в центре которого покоилась груда кирпичей, разворошить которую у наших спасателей не было ни времени, ни сил. Совершенно невероятным образом представлялся в рекламных целях огромный фанерный щит с надписью «продуктовый магазин ПРОДУКТЫ обед с 2 до 3» и нарисованной минималисткой колбаской, вызывающей спазм мышечной челюсти. Кажется, мелькнул среди коряг и навороченный шлем с головы сгинувшей лётчицы-оппозиционерки, кажется и сама голова присутствовала внутри, но дотянуться до шлема с первого раза у Алексея Николаевича не хватило сил, а при последующих заныриваниях он его не обнаруживал. Всё больше взбаламученной грязи поднималось со дна озера, всё слюнявее и назойливее мельтешила тинистая муть, и отыскать тело затонувшей велосипедистки уже не представлялось возможным. Но только тогда, когда над водной гладью пролетел чёрный ворон, устало взмахивая крыльями и выкашливая безнадёжную хмарь, Алексей Николаевич проникся бесцельностью дальнейших поисков.

— Вот что, мой друг. — сказал он дачнику. — На собственную совесть нам пенять нечего — мы сделали всё от нас зависящее, но остаток дня здесь бултыхаться у меня нет желания. Ты знаешь, друг, у меня своих дел по горло, и даже обязательства имеются по поиску следов пребывания Кондратия Степаныча в этих краях, и я должен довершить начатое дело. А когда прокуратура приедет и тело Оксаны Кузьминишны выловит, тогда ты мне обязательно позвони, и я на похороны прибуду, если сам жив останусь.

— Конечно, Алексей Николаевич, обязательно позвоню. — пообещал дачник. — И ты и я сделали всё что могли, теперь от нас здесь ничего не зависит. Ты иди по своим делам, у тебя имеется свой зов сердца, что-то вроде зова памятного ктулху. Ты иди в своё Лютово, и не попрекай себя ничем; человек — он как бы и винтик в заведённой машине, но машина завелась не человеком и не для человека. А я тут посижу немножко на берегу, помяну покойницу — канистра коньяка уж очень кстати пришлась — а затем таксиста Витю навещу и попробую ему в брюхо всадить сельскохозяйственные вилы. До того я расстроен его похабным поведением, что хочу жестоко наказать. Сельскохозяйственные-то вилы я со дна достал: судя по всему, мастеровитый человек их изготовил, сейчас таких днём с огнём не сыщешь, и черенки из крепкого дерева выпилил, у нас такие деревья не растут.