Владимир Некляев - Лопата

Они жаждали не только смерти Милавы. Еще больше они жаждали позора Тита. Воина, что взял женщину — и не возьмет меч…

«О Перун!.. О Велес!.. О Ярило!.. На что вы разгневались? На любовь? Почему?.. Позавидовали? Вас так не любили, чтоб на смерть пойти?.. Меня тоже. Потому я не знаю, что с этим делать».

— Как назвать сына?.. — беря меч, спросил Тит, и Милава, поняв все, оторвала от себя дитя:

— Николаем!.

«Ай-яй-яй…» — заплакал ребенок, когда Тит взял его, прижав рукояткой меча и сделав, может быть, больно, а Криве-Кривейта, все еще злясь, что ему проклятий докричать не дали, буркнул:

— Нет у нас таких имен, вот и плачет…

Тит стоял, боясь пошевельнуться, чтобы как-нибудь не повредить малышу. Попробовал вспомнить, как их держат, детей, — и не вспомнил. Потому что не держал никогда. Сабли, копья, мечи всякие держал, а такое малое дитя — нет. Первый сын родился, когда с татарами бился, второй — когда с тевтонцами, третий… уже и не помнил, с кем. Когда изредка передых выпадал, не успевал привыкнуть к детям, они к нему — и снова меч в руки. И когда мать их, Добронега, от голода умерла, на войне был. Вернулся — дети одни. Оголодавшие, охолодевшие. Было пятеро, выжили трое…

— На, подержи… — подал он дитя, чтобы руки освободить, Дану. Тот отступил, не взял — и Тит положил сына на жертвенный камень.

Больше ничего, чтобы оттянуть неизбежное, сделать было нельзя.

Он подошел к Милаве… Надо было что-то сказать, но что?.. Что сказать женщине, которая так тебя любила, что пожертвовала жизнью ради тебя?..

Не надо было… Не надо было… Не надо было…

— Милава, я…

— Я не Милава. Когда крестили, назвали Ольгой.

Она смотрела спокойно. И спокойно сказала. Он взял ее за руку — и как зашумела в нем кровь!

— Стань на колени…

— Где?.. Тут?..

— Тут.

Она встала на колени перед ним.

— Так?

— Нет. Ко мне спиной…

Она поднялась — глаза в глаза… Ничего не сказав, снова встала на колени. Спиной к нему, лицом к камню. К сыну.

— Так лучше?

— Так. Лучше.

— А волосы…

— Что волосы?..

— Может, на грудь убрать… Не мешают?..

Ему стукнуло под сердцем, подкатило под горло… Он сглотнул.

— Не мешают… Но можешь на грудь… И можешь помолиться своему Богу, Ольга…

Она кивнула, подняла руки, перекинула волосы с плеч на грудь… Как черную тучу над белым снегом…

«Отче наш небесный! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…» — молилась она, глядя на жертвенный камень, на сына, и когда, прошептав «аминь», перекрестилась, Тит ударил сверху вниз с мгновенным, молниеносным взмахом, которому всю жизнь учился, чтобы пополам рассекать врага, и Милава отделилась от Ольги, и вся кровь, которая была в обеих, вылилась на жертвенный камень….

Даже тишина. казалось, стихла — и минуту стояла, острая, как лезвие меча.

«А-а-а!..» — рассек ее надвое захлебывающийся крик Николая, и одним духом:

«Ух-ух…!» — выдохнула гора, а Тит, бросив меч, схватил дитя, прижал к груди и красной тенью в белом бежал от капища вниз до часовни сквозь толпу, в которой кто в страхе от него отступал, а кто на колени вставал — то ли перед отцом, то ли перед сыном, окрещенным в материнской крови.

Июнь 2014 года, Крево — июль 2015 года, Минск

С белорусского. Перевод Нины Дебольской

1 Курсивом – цитата из Вацлава Ластовского – белорусского писателя, историка, филолога.