Владимир Некляев - Лопата

И закатилось за Перунову гору, блеснув последним лучом, солнце. А на Яриловой горе стало так тихо, что слышно было, как дышит младенец.

Гора ждала…

Тит поднялся, не зная, что ему, живому, теперь делать, смотрел, как Милава слизывает кровь с головы дитя. «Как сучка», — подумал.

— Ты признаешь, что изменила мужу? — нарушил молчание, подойдя к Милаве, вайдэлот Тур. — И что дитя твое не от него?

— Признаю, — прижала мальчонку к груди Милава. — Это сын Тита. Самый младший.

Она прижимала к груди ребенка, смотрела на вайдэлота и победно усмехалась.

Гора ждала…

— О Перун, который дает нам дождь! О Ярило, который дает нам солнце! О Велес, кто дает нам то, что под дождем и солнцем вырастает! За что спалили вы и потопом залили нальшанскую землю? — не стал больше ждать верховный вещун Криво-Кривейта. — За то, что на ней выросла измена! За то, что на нее пришла чужая вера! За то, что на ней стали молиться чужому Богу! За то, что нарушены законы, по которым жили предки! Растоптаны извечные обычаи! Погас жертвенный огонь!.. — распалял сам себя, почти при каждом слове пальцем тыкая в сторону Милавы, верховный вещун, нагоняя страха на людей, которые втиснули головы в плечи и смотрели на Милаву со все большей ненавистью. Понятно было, чем Криво-Кривейта закончит, и, когда он вскинул руки вверх: «Так пусть примут наши боги жертву нашу!..» — Тит сказал так, чтобы вся гора услышала: «Это не мой сын!»

— А чей?.. — подскочил к нему вайдэлот Тур, у которого появилась возможность отомстить Титу за все унижения. — Если Милава говорит, что твой!

Тит сделал вид, как будто вайдэлот удивляет его своей доверчивостью.

— Мало ли что она говорит… Это сын моего сына. Мой внук. — И повернулся к Дану. — Дан, это твой сын?

Дан долгим, страдальческим взглядом посмотрел на отца, на вайдэлота, на верховного жреца, на Милаву с хлопчиком… Вит, который стоял рядом с Даном, что-то сказал ему тихо… Дан покачал головой: «Нет…» — и промолвил твердо:

— Нет.

«Ух!..» — выдохнула гора, а вайдэлот Тур выхватил меч из-за пояса Тита и воткнул его в землю около ног Дана:

— Тогда ты знаешь, что делать!..

Меч стоял неподвижно. На волосок не качаясь.

Гора ждала…

— По обычаю наших предков жена, которая изменила мужу, должна быть осуждена на смерть! — начал, повышая голос, Криво-Кривейта. — Вы нарушили обычай — и на землю вашу пришел блуд, который несет погибель! Если жена не уважает мужа, тогда сын не уважает отца и рвется связь поколений! Слабеет и гибнет род! Тогда враги наши, которые становятся сильнее из-за нашей слабости, приходят и забирают…

— Хватит! — вырвал меч из земли Дан. — Я уважаю отца! И по обычаям наших предков он, глава рода, должен вершить суд! И над женой моей, которая мне давно не жена, и над ребенком ее, который не мое дитя, и надо мной, если на то его воля! Я слабый, — подал он меч Титу, — и сам совершить суд не смогу…

Дан стоял перед отцом, подавая ему меч, а Тит меч не брал, потому что когда берешь в руки меч, так должен им сечь — вот какую Дан придумал месть. «Ты у меня забрал Милаву — теперь забери ее у себя…» Так они стояли, неподвижные, один перед другим, но сколько можно было им, сыну и отцу, один перед другим стоять, когда ждал, как коршун, готовый уцепиться в Милаву, Криво-Кривейта, когда ждал, въедливо усмехаясь, вайдэлот Тур, когда гора ждала…

Гора не жаждала справедливости. Никто не ждал, что Тит возьмет меч, чтобы соблюсти законы, по которым жили предки. Нет. Все ждали зрелища. Только зрелища — больше ничего. Тит это понимал. Но понимал также и другое. Если не совершить суда, так все засухи с потопами и войны с пожарами, все беды, которые случатся на этой земле хоть через день, хоть через год, хоть через век, будут бедами, посланными богами из-за Милавы. Тут уже верховный жрец с вайдэлотом постараются… А откуда Милава взялась? В чьей семье прижилась?.. И если семья, если Тит теперь покажет слабость, пагубная слава смолянки клеймом ляжет на весь род. На Вита, Дана, Юра. На их потомков. На этого хлопчика, которого обнимает в последних объятиях Милава…

Гора ждала.

Тит чувствовал себя, как за мгновение перед боем, шансы в котором равны на жизнь и смерть. Зрение, слух были так обострены, что он слышал, как в каждом, кто стоял хоть близко, хоть далеко, шумит, требуя выхода, кровь. Слышал голоса, которые еще не вырвались, стояли у кого под сердцем, у кого под горлом: «Ведьма!.. Курва!.. Смерть!.. Убить!..» — и видел в глазах тех, кто верил во многих богов, и в глазах тех, кто верил в Бога единого, как одинаково разгоралась в них ненависть, из-за которой забывали они про любовь.