Рю Мураками - Хиты эпохи Сёва [litres]

Яно и Като забежали в продовольственный и винный магазины, и теперь с мешками, полными провизии и выпивки, карабкались вверх по металлической лестнице. Дом Нобуэ располагался как раз на границе между жилой и торговой зонами. Совсем рядом работал круглосуточный продовольственный магазин, где толпился народ. Но после полуночи, когда по обе его стороны закрывались винная лавка и видеосалон, на улице воцарялись покой и тишина. А когда по линии Кейо проходил последний поезд, квартал становился практически безлюдным.

Минут за десять до закрытия видеосалона к Хенми Мидори обратился пьяный мужчина и спросил, как пройти по такому-то адресу. Он с трудом выбрался из такси, и когда машина тронулась, крикнул вдогонку:

– Козлина! – а затем подошел к Хенми Мидори: – Из-звините, где здесь корпус два второго квартала?

Ни по лицу, ни по одежде незнакомца не удавалось определить его возраст. Он мог оказаться как гораздо моложе, так и гораздо старше Хенми Мидори, и она заподозрила, что это полицейский агент в штатском, прикинувшийся гулякой.

– Я просто жду друга, он живет здесь рядом, – сказала она, – но сама я не местная, так что, боюсь, не настолько хорошо знаю этот район. Возможно, вам нужно туда, прямо по улице? Во всяком случае, шестой корпус находится именно там, а тут седьмой – видите номер на телефонном столбе?

– Да-да, точно. Вы совершенно правы, – произнес мужчина извиняющимся голосом. – Я возвращаюсь домой. В смысле, в квартиру, дома-то у меня нет. Я теперь живу один, уже месяца три как. По словам Сатико, она меня бросила только потому, что мне не дали должность в Сингапуре, но я-то знаю, что она просто ушла к другому. Мне рассказали, что она ведет шикарную жизнь, ездит на «ягуаре», ну и все такое, но знаете, где-то с полгода назад у нее из сумочки выпала бутылочка с вазелиновым маслом, которым младенцев мажут, я подобрал и спрашиваю: «Зачем оно тебе?» А она отвечает: мол, для кожи, чтоб не пересыхала, но я готов биться об заклад, что это для ее гнусных развлечений с тем шикарным кавалером. Каких именно, я точно не скажу, но, вероятно, чтобы смазывать там и сям, или для того, чтобы хорошо скользило, вот для таких пакостей. Э, простите меня… Я вообще-то знал, где корпус два, просто хотел, понимаете, нормально поговорить. Просто поболтать. Когда не вышло с должностью в Сингапуре, мы с Сатико только ругались. Ну а с женщинами в барах, сами знаете, какие разговоры: «Эй, пошли со мной в отель!» – «Да ни за что!» Я думал заказать эротический массаж, но за час нужно выложить пятьдесят тысяч иен, так что там уже не до разговоров. Но вы так любезно пытались мне помочь, и я вам чрезвычайно признателен, просто чрезвычайно. И знаете, мне действительно приятно с вами поговорить…

Мужчина продолжал разглагольствовать в том же духе, а Хенми Мидори никак не могла избавиться от мыслей о его возрасте. На улице было темно, но не настолько, чтобы не разглядеть лица, однако ни во внешности, ни в голосе мужчины не осталось живой человеческой энергии. Скорее он напоминал призрака, застрявшего между смертью и жизнью, и складывалось ощущение, что при попытке коснуться плаща незнакомца рука пройдет сквозь него, как через воздух.

– Не причиняйте никому зла, ладно? – сказал на прощанье мужчина. – Я не имею в виду себя, я говорю о людях вообще. Нехорошо причинять зло людям, определенно нехорошо.

– Я понимаю, – отозвалась Мидори.

– Спасибо вам, спасибо, спасибо! – повторял, удаляясь, мужчина.

Мидори проследила взглядом за его неуверенным передвижением, а когда он отошел достаточно далеко, пробормотала:

– Идиот…

«Что ты знаешь о зле? – думала она. – А как насчет людей, которым зло уже причинено? А как насчет тех, кого убили?»

С того дня, как погибла Ивата Мидори, Хенми взяла себе за правило перед сном и сразу после пробуждения не мастурбировать, как она раньше поступала почти ежедневно, а сильно, до боли щипать себе щеки и губы. Пуля проделала в голове Иваты Мидори дыру размером с кулак, так что ни один бальзамировщик не сумел бы привести ее лицо в порядок. На труп в открытом гробу было невозможно смотреть без содрогания. «Бедная Ватаа! Как ей было больно!» Даже по прошествии времени, стоило Хенми Мидори подумать об этом, у нее на глаза наворачивались слезы. Если боль от щипков ногтями так велика, то какой же она была, когда кусок свинца вырвал у несчастной пол-лица? А если бы такое случилось с одним из близких или членом семьи прямо у нее на глазах? Эта мысль жгла огнем Хенми Мидори. Ее выворачивало наизнанку даже от одной попытки представить, как ее отец, мать, сын или дочь получают пулю в голову или грудь и мучительно умирают у нее на руках. Она часто задумывалась о тех, кто жутко мучает соплеменников, словно считая их совершенно другим биологическим видом, однако…