Дюла Чак - Глемба

Выяснилось, что Илдико вот уже больше года как развелась с мужем, и с тех пор у них идут тяжба за тяжбой, потому что первый суд постановил отдать ребенка отцу — на том основании, что Илдико якобы ведет аморальный образ жизни и не располагает жилищными и материальными условиями для того, чтобы воспитывать своего трехлетнего сына. Моя миссия будет заключаться в том, чтобы доказать обратное. Я должен засвидетельствовать, что Илдико выполняет важную общественно полезную работу, кроме того, мне-де известно, что совет в ближайшее время предоставит ей квартиру. (Бедняга Бенедек, сколько же ему пришлось обивать пороги, выхлопатывая эту квартиру!) А помимо всего прочего я должен был довести до сведения суда, что Бенедек — мой «давний друг» — вскоре разведется с женой, после чего сразу женится на Илдико.

Бенедек, естественно, с нами в суд не пошел, и мы на пару с Илдико прохаживались из конца в конец по сумрачному коридору. Илдико без передышки щебетала, интересовалась моей работой, не переставая поучать меня, как себя вести и что говорить на суде, пока в голове у меня не воцарился сумбур.

И вдруг я остолбенел, увидев в стороне на скамейке ее бывшего мужа. Илдико не обращала на него ни малейшего внимания, да и тот казался равнодушным, хотя наверняка нас заметил. Оставив Илдико, я направился к нему. В памяти моей всплыла давняя сцена в кафе, но этот мужчина и отдаленно не напоминал прежнего буяна. Все понятно: тогда он еще боролся за семью, теперь же окончательно был сломлен.

Усталый человек сгорбившись сидел на скамье и смотрел на меня, не узнавая.

— Ференц Шеллеи! — выкликнули где-то в глубине коридора.

Мужчина встал.

Не попадись он мне на глаза, возможно, все и прошло бы без сучка без задоринки и я дал бы ложные показания, но теперь моя уверенность была поколеблена. Воображение мое заработало, и я легко смог представить себе малыша, играющего в скромной, но обихоженной квартире этого человека. Тут взгляд мой упал на Илдико — надушенную, разряженную, в короткой юбчонке и красных сапожках, — и я решил для себя: вне всякого сомнения, ребенок должен остаться с отцом. В таком духе я и приготовился выступить.

Однако до моих свидетельских показаний черед не дошел. Вскоре в зал заседаний вызвали всех участников и свидетелей по данному делу и огласили решение суда. Вернее, не решение суда, а заявление Ференца Шеллеи: тот по собственной воле отказывался от ребенка. Илдико на радостях чмокнула меня в щеку; запах ее духов еще долго преследовал меня.

Должно быть, устал бороться, подумал я. Или же решил окончательно избавить себя от встреч с Илдико: ведь останься ребенок у него, она время от времени появлялась бы на его пути.

По окончании судебной процедуры я постарался оказаться рядом с Шеллеи. Назвавшись, я выложил в открытую, что вызван сюда свидетелем противной стороны, однако переменил решение и готовился выступить в его защиту. Почему он вдруг отказался от ребенка?

— Устал по судам таскаться, — тихо, бесстрастно проговорил он. И, помолчав, еще тише добавил: — Но… есть другая причина. Может, заглянете к нам, если не очень торопитесь?

Мы свернули в немощеный проулок и остановились у свежевыкрашенного забора. Прежде чем войти в калитку, Шеллеи поднял взгляд на меня; глаза его из-под косматых бровей смотрели с невыразимой тоской.

— Вам известно, как мы с ней познакомились?

Я кивнул и изложил историю со слов Бенедека.

— Вранье, — махнул он рукой. — Илдико тогда была уже беременна. Мне не очень-то хотелось на ней жениться, но она сама висла на шее.

Я оторопел.

— Выходит, ребенок — не ваш?

— Нет.

Он отворил калитку.

В кухне, пропитанной запахами пищи, у плиты суетилась старуха; на складном стуле в углу какой-то веселый парень забавлялся с мальчуганом.

— Вот они: это ее ребенок, а это — его отец, — сказал Шеллеи. — Брат мой младший… — Он положил руку парню на плечо и вздохнул. — Да, он — отец мальчика. У нас на этот счет все бумаги выправлены. Имеется даже заключение медиков… — Он замялся. — О том, что у меня вообще детей быть не может… Так что брат сам теперь подаст в суд, и мальчонка все одно останется с нами.

По дороге на станцию, рассеянно глядя на плывущие низом клочковатые облака, я думал: поистине мир человеческих взаимоотношений — колодец неисчерпаемой глубины.

Перевод Т. Воронкиной.

Знавал я в южном Онтарио одного человека, который любил стоять на руках. Он был немец, и по годам мы вроде бы с ним ровесники выходили, так бы славно было нам сдружиться, но он никого к себе в душу не допускал. До разговоров тоже был не охотник, хотя по-английски наловчился куда бойчей меня. Часто, бывало, стоит на руках, потом — кувырк вверх тормашками — сальто сделает и кланяется, когда мы ему захлопаем. И понимал я: в такие моменты он счастлив.