Дюла Чак - Глемба

— А не ты ли сам вообразил все это? — спросила она наконец.

— Какой мне смысл воображать или придумывать что-либо? — возразил я. — Достаточно перебрать факты, учтя все слухи, какие ходят о нем по селу. Добавить ко всему этому его абсолютно непонятную и необъяснимую близость к сильным мира сего. Да и вообще вся его жизнь — сплошное нагромождение странностей. То он партизан — то эмигрант. То нищий деревенский старик — то брачный аферист. Соловьем разливается о высокой нравственности, а сам бросил в Америке четверых детей и даже не интересуется, что с ними, живы они там или нет… Ни с кем и ни с чем не считается, одержим навязчивой идеей — будто он властелин мира и посему перед ним стоят какие-то особые задачи.

Жена опустилась на ручку кресла и слабым голосом чуть слышно спросила:

— Какие еще задачи?

— Откуда мне знать? Во всяком случае, он намерен переустроить мир. Для этого необходимо действовать. А кто знает, на какие действия толкнет Глембу его помутившийся рассудок? Одно ясно: от свершения этих поступков его ничто не удержит, поскольку он сам ставит себя вне человеческих законов. Вспомни, что он сказал, когда мы с ним только что познакомились. Помнишь? — Я предостерегающе поднял палец. — Глемба сказал, что подпалит наш дом. Он зол на этот дом и зло свое перенес и на нас.

— С чего бы ему на нас сердиться? — В голосе жены удивление смешалось с испугом.

— Господи, да разве можно понять сумасшедшего!

Во всем облике и в поведении жены произошла разительная перемена: губы ее побелели, пальцы дрожали.

— С каких пор у тебя эти мысли? — спросила она.

— Сегодня мне все стало ясно как божий день! — торжествующе заявил я. — Конечно, и раньше можно бы заметить все эти странности, но для меня только сегодня все стало на свои места. Я все как следует продумал и пережил настоящее потрясение, когда задним числом мне удалось подогнать одно к одному все эти необъяснимые явления.

Лицо жены отражало такое отчаяние, что мне вдруг стало жаль ее.

— Да ты не переживай, — успокоил я ее. — Я не испугался своего открытия… И тебе нечего бояться.

Широко открытыми глазами жена уставилась куда-то в одну точку на ковре, затем медленно поднялась с подлокотника кресла и подошла к окну. Она стояла ко мне спиной и говорила, говорила…

— Выбрось все это из головы… Не стоит придавать этому значения… По-моему, не настолько Глемба опасен, как тебе кажется, просто он с причудами, как все пожилые люди. Но если он тебе уж так антипатичен, вовсе не обязательно с ним встречаться, никто нас не заставляет.

По прошествии недели, когда мы опять приехали в Морту, я все же наведался к Глембе. Сначала я переоделся и сделал попытку — по уже сложившемуся ритуалу — чуть-чуть привести в порядок запущенный двор, но мне это быстро надоело, да я и утомился, а главное, мне не давала покоя мысль, что я должен во что бы то ни стало повидать Глембу.

— Схожу-ка я, пожалуй, к Глембе, — сказал я жене, которая при этих словах вздрогнула.

— Зачем он тебе понадобился?

— Да загляну просто так…

— Лучше бы порядок навел во дворе, а то у нас бог знает что творится.

— Успеется… Видишь ведь — я устал.

— Ну ладно, только не задерживайся — у нас гость сегодня.

— Какой еще гость? — изумился я.

— Лаци. Он мне вот уже несколько недель проходу не дает: когда же мы похвастаемся своим райским уголком! И он прав: благодаря ему мы обзавелись деревенским домиком, как же мы можем его не пригласить!..

Упомянутый Лаци — по профессии психиатр — был нашим довольно близким приятелем и время от времени появлялся у нас. В свиданиях наших не было никакой системы, случалось, мы не видели друг друга месяцами, но встречаться с ним всегда было приятно, в особенности если он приходил вместе с женой — дамой красивой и молчаливой.

— Ладно, — кивнул я. — Постараюсь не задерживаться.

Слегка возбужденный, одолеваемый самыми противоречивыми чувствами, направился я к Глембе. С того памятного дня, когда он побывал на нашей городской квартире, я неотступно думал о нем, хотя всячески скрывал свои мысли от жены. Более того, стоило ей самой завести речь о Глембе, я отклонял ее попытки втянуть меня в разговор. Всего лишь раз я выдал себя, когда жена обнаружила клочок бумаги, на котором я записал номер телефона Бригитты Перестеги, второй жены Глембы, и на свою беду забыл листок в телефонной книге. На бумажке стояло одно слово: «Бригитта», — и под натиском любопытных и ревнивых расспросов я вынужден был признаться жене, что под этим именем скрывается не какая-то там «бабенка», а та загадочная особа, которая по непонятной причине вышла замуж за Глембу, а затем по столь же непонятной причине развелась с ним. Я обещал жене, что не стану звонить, и даже порвал листок, однако номер сохранился в памяти, и я только ждал удобного случая, чтобы поговорить с этой женщиной и разрешить хотя бы одну загадку из жизни Глембы.