Пол Остер: Бруклинские глупости

Санитары то и дело подвозили новых больных с эпилептическими припадками и интестинальными завалами, ножевыми ранениями и передозом, переломами конечностей и окровавленными головами. Не смолкали голоса, звонили телефоны, громыхали тележки с едой. Все это происходило в непосредственной от меня близости, а казалось – на другой планете. Впервые я был абсолютно безразличен к окружающему миру, полностью ушел в себя. Мое тело сделалось единственной реальностью, я пытался себе представить, как моя кровь бежит по венам и артериям, переплетенным в грудной клетке. Я сосредоточился на своем теле, отчаянно цеплявшемся за жизнь, и при этом был далеко отсюда, парил где-то в надмирной выси. В том, что я сейчас скажу, наверно, не много смысла, но в эти часы, окруженный пищащими приборами и обвешанный проводами, я был внутри себя и вовне, а по сути – нигде.

Вот что с тобой происходит, стоит только угодить в больницу. Тебя раздевают донага, облачают в дурацкий халат, и ты перестаешь быть самим собой. Ты не более чем сумма телесных недугов. Ты уничтожен как личность, лишен всякого права на частную жизнь. Когда врачи и медсестры задают тебе вопросы, ты должен говорить им всю правду. Не в твоих интересах обманывать тех, кто борется за твою жизнь. В соседнем боксе, буквально в метре от тебя, доктор расспрашивает совершенно постороннего человека, и ты поневоле слушаешь интимные подробности. Так я познакомился с Омаром Хассимом-Али, пятидесятитрехлетним таксистом египтянином, у которого было четверо детей и шестеро внуков. В больницу он попал во втором часу ночи с острой грудной болью, которая застигла его на переезде через Бруклинский мост. Через пять минут я уже знал, что он принимал таблетки от повышенного кровяного давления, выкуривал по пачке в день, тщетно пытаясь себя ограничить, страдал от геморроя и приступов головокружения и приехал в Америку в 1980 году. После ухода врача мы с ним проговорили около часа. То, что мы друг друга совсем не знали, не имело значения. Когда ждешь смерти, заговоришь с любым, лишь бы тебя слушали.

В ту ночь я почти не спал. Иногда впадал в забытье минут на десять-пятнадцать. Но под утро все же уснул. В восемь, когда сестра пришла померить мне температуру, я увидел, что соседняя койка пуста, и поинтересовался, где Хассим-Али, но ответа не получил. Сестра только что заступила на дежурство и была не в курсе ночных событий.

Мои анализы крови не показывали никаких отклонений. Утром меня проведали Джойс, и Том с Хани, и Аврора с Нэнси – сидели по несколько минут. Позже заглянула моя дочь. Все задавали мне один вопрос: «Как я себя чувствую?» – на который я давал стандартный ответ: «Нормально, не волнуйтесь». После того как боль меня отпустила, я несколько укрепился в мысли, что смогу выйти отсюда на своих двоих. Я мысленно говорил себе: не для того ты пережил рак, чтобы загнуться от какого-то дурацкого инфаркта. При всей абсурдности такого рассуждения, я, с учетом новых благоприятных тестов, ухватился за него как за некий логический постулат. Боги решили меня пощадить, а этот ночной приступ был всего лишь демонстрацией того, что моя судьба находится в их руках. Я по-прежнему могу умереть в любой момент. Единственный урок, который мне предлагалось извлечь, состоял в следующем: моя жизнь мне не принадлежит. Достаточно было вспомнить этот испепеляющий пожар в груди, чтобы понять: каждый мой вдох – это дар капризных богов, каждый удар сердца – это милость, зависящая от их сиюминутной прихоти.

В половине одиннадцатого койку слева занял Родни Грант, тридцатидевятилетний кровельщик, который потерял сознание, поднимаясь по лестнице на крышу. Его напарник вызвал «Скорую», и вот этот чернокожий богатырь с лицом испуганного мальчика лежал передо мной в куцем халатике, едва прикрывавшем срамное место. После короткого разговора с врачом он повернулся ко мне и сказал, что ему позарез надо курнуть. Крепко ли ему достанется, если он сделает это в мужском туалете? Я ответил, что проверить это можно только опытным путем. Тогда он снял с груди датчик и поплелся в конец коридора, волоча за собой провода и трубочки. Через несколько минут он вернулся со словами: «Миссия выполнена». В два часа пополудни сестра приоткрыла зеленую занавеску и объявила, что его переводят в кардиологию. Здоровяк кровельщик, никогда не болевший ничем, кроме ветрянки и легкой формы сенной лихорадки, уставился на нее в изумлении.

– Это серьезно, мистер Грант, – сказала сестра. – Я знаю, что вы чувствуете себя уже лучше, но доктор хочет сделать кой-какие анализы.