Пол Остер - Бруклинские глупости

– Ты, часом, не активист гейского движения? Может, ты мне еще скажешь, что у тебя были романы с мужчинами?

– Я скорее отсеку себе правую руку, чем лягу в постель с мужчиной.

– Тогда почему ты защищаешь Нэнси и Аврору?

– Во-первых, они – это не я. А во-вторых, они женщины.

– А это как прикажешь понимать?

– Не знаю, как тебе объяснить. Поскольку меня самого влечет к женщинам, я могу понять, как их может тянуть друг к дружке.

– Свинья. Тебя это заводит, да?

– Я этого не говорил.

– Так вот чем ты здесь один занимаешься. Смотришь всякую порнуху с лесбиянками!

– А что, это мысль. Все лучше, чем печатать на машинке дурацкую рукопись.

– Я на грани нервного срыва, а ему все шуточки!

– Да пойми же ты, это их жизнь…

– Нэнси моя дочь!

– А Рори моя племянница. И что из того? Они не наша собственность. Какое-то время побыли в нашем распоряжении, и всё.

– Скажи, что мне делать?

– Ты можешь сделать вид, что ничего не знаешь, и оставить их в покое. Или можешь открыто их благословить. Нравится, не нравится, но третьего тебе не дано.

– Я могу выкинуть их из дома.

– Можешь. И каждый день своей жизни будешь жалеть об этом. Джойс, не делай этого. Держи удар. Не опускай подбородок. Не бери сдачу «деревянными». Голосуй за демократов. Катайся на велосипеде. Обнимай мое мускулистое тело. Ешь витамины. Выпивай в день восемь стаканов воды. Болей за команду «Метс». Смотри стоящие фильмы. Не изводи себя работой. Слетай со мной в Париж. Когда моя дочь родит, подержи на руках новорожденного. Чисти зубы после еды. Не переходи улицу на красный свет. Не давай в обиду маленьких. Умей постоять за себя. Клади лед в виски. Дыши глубоко. Гляди в оба. Избегай жирного. Спи сном праведника. И помни, что я тебя люблю.

Ее реакция оказалась предсказуемой, но, по крайней мере, она не сделала меня козлом отпущения, и на том спасибо. Мне было ее искренне жаль. Лучше бы она не открыла эту дверь, лучше бы на нее не вылился ушат холодной воды, но раз уж так случилось, хочешь не хочешь, а смириться с этой ситуацией ей рано или поздно придется. Посыльный доставил тайскую еду, и она сразу перебила лесбийскую тему. В тот вечер я отчаянно проголодался, так что все закуски и креветки в остром соусе прикончил в пять минут. Затем мы включили телевизор и стали смотреть вестерн пятидесятых годов с Джоэлем Макреем. Там в одной сцене ковбои сидят вокруг костра, закусывают, и какой-то дед (кажется, его играет Джеймс Уитмор) произносит такую фразу: «Я вот старею, и мне это нравится. Меньше забот». На этих словах я громко захохотал, потом чмокнул Джойс в щеку и тихо шепнул: «Мозгов, судя по всему, тоже». Чем вызвал живой смех у моей сильно озабоченной подруги – впервые за весь вечер.

Этот смех еще не успел отзвучать, как пришло мне время прощаться с жизнью. Мы сидели на кушетке перед телевизором, когда я вдруг почувствовал боль в груди. Сначала я решил, что это связано с изжогой после острой пищи, но боль разрасталась, охватывая пожаром всю верхнюю половину туловища, как будто я проглотил галлон расплавленного свинца, и вот уже у меня онемела левая рука, а в челюсть впились сотни невидимых иголок. Что такое инфаркт, я знал не понаслышке, это были классические симптомы, и, так как боль усиливалась, становясь невыносимой, я решил, что всё, хана. Я попытался встать, сделал два шага, ноги у меня подкосились, и через мгновение я уже корчился на полу, сжимая грудь обеими руками и хватая ртом воздух. Джойс обхватила меня и умоляла держаться. Я слышал, словно издалека, как она повторяет одну фразу: «Боже мой, боже мой, точно как с Тони!», – а потом я перестал чувствовать ее тепло и услышал, как она кому-то кричит, чтобы вызвали «Скорую» по такому-то адресу. Удивительно, но страха я не испытывал. Сердечный приступ увел меня в зону, где вопросы жизни и смерти значения не имели. Я принимал случившееся как данность. Смерть так смерть. Когда санитары загружали меня в машину, я снова увидел Джойс. По ее лицу текли слезы. Кажется, я выдавил из себя улыбку. «Не умирай, мой дружок, – попросила она. – Не умирай, Натан». Двери захлопнулись, и машина рванула с места.

Я не умер. Как выяснилось, не было у меня никакого инфаркта. Воспаление пищевода вызвало такие адские боли, но всю ночь и еще полдня, пока не установили точный диагноз, я пребывал в полной уверенности, что мои часы сочтены.

«Скорая» привезла меня в Методистский госпиталь на углу Шестой улицы и 7-й авеню. Свободных коек в палатах не оказалось, и меня положили прямо в отделении неотложной помощи, в закутке на первом этаже. Тонкая зеленая занавеска отделяла меня от стола регистрации больных (медсестра не сразу догадалась ее задернуть), и, если не считать короткой поездки в рентгеновский кабинет, я все время пролежал на узкой койке, причем исключительно на спине, подключенный к монитору, следящему за работой сердца, под капельницей, с кислородными пластиковыми трубочками в обеих ноздрях. Каждые четыре часа у меня брали кровь. При поражении коронарных сосудов в кровь попали бы кусочки разрушенной сердечной ткани, и это должны были показать тесты. Сестричка объяснила мне, что полная ясность наступит через двадцать четыре часа, а пока я должен тупо лежать со своими страхами и воспаленным воображением – заложник истории, то ли похоронной, то ли обнадеживающей, которую неспешно рассказывала моя кровь.