Нина Вяха - Завещание

Зато он нашел способ, как отключаться от того, что причиняло ему боль. Внутри него было полно извилистых тропок, по которым он мог следовать, обходных путей, которые он мог избрать, чтобы погасить возмущение, перестать чувствовать боль, избежать конфликта.

Но порой Воитто все же позволял себе приоткрыть дверцу в те уголки, где, как он знал, скрывается боль. Он уговаривал себя, что делает это только затем, чтобы потренироваться, закалиться и еще потому, что это могло ему пригодиться, если он однажды попадет в плен к врагу в ходе какого-нибудь вооруженного конфликта, но, по правде сказать, эта подготовка была скорее способом научиться вести свою собственную войну против остального мира – если когда-нибудь дело зайдет настолько далеко, что обернется настоящей войной.

И все эти ковыряния раны, отчего она никогда не заживала, и стремление к боли – все это на самом деле было лишь для того, чтобы удержать в себе то человеческое, что еще было в нем, неким способом сохранить любовь к жизни, потому что если однажды эти уголки внутри него внезапно исчезнут, то что ему тогда останется защищать, за что цепляться в этой жизни?

Воитто чувствовал себя одиноким среди своих многочисленных братьев и сестер. Так было всегда, и он знал, что когда кто-нибудь из них к нему приближался, то обязательно с каким-нибудь умыслом.

Можно сказать, что они использовали его для своих личных целей, когда сталкивались с тем, с чем не могли справиться сами, или попросту не умели. Напугать школьного мучителя или кого-нибудь из братьев или сестер. Он был для них кем-то вроде личного палача или бойцового пса.

Потому что у Воитто не было никаких тормозов, он не ведал страха, и когда требовалось помощь в каком-нибудь довольно деликатного свойства деле, то все сразу шли к нему.

И Воитто никогда не отказывался.

Многие соседские дети, которых он пугал, вжимал в стену или колошматил, вырастая, спрашивали его, зачем он это делал, на что он лишь всегда молча пожимал плечами. Воитто умел молчать, хорошее качество для военного. Большое количество побоев, которые ему пришлось вытерпеть в детстве, он получал по вине своих братьев и сестер, но не имел ничего против этого. С ранних лет Воитто тренировался сносить физическую боль, хотя Пентти никогда не трогал его, в отличие от остальных детей, которых он бил и наказывал, если они делали что-нибудь плохое (или, наоборот, не делали). В окружение Воитто были другие взрослые, всегда готовые задать ему хорошенькую трепку. Все, начиняя от учителей и соседей и заканчивая заведующим универмагом. И Воитто был не из тех, кто бежит домой жаловаться. Он просто молчал и молча давал сдачи. Он хорошо подготовился. Оставалось лишь увидеть – к чему.

Только не думайте, что лишь братья и сестры могли использовать Воитто. Вовсе нет, он тоже умел использовать их в своих целях. Точно так же, как это делали они. Эти вечные «ты – мне, я – тебе», бег по кругу, который продолжается до того пор, пока кто-нибудь не начнет поступать настолько плохо, что остальные оставят его.

У Хирво, всегда отличавшегося особым отношением к животным (даже еще когда он не научился с ними общаться) в возрасте шести лет была ручная белка, которая приходила и ела у него из рук. Как-то раз Воитто напросился пойти вместе с ним, чтобы посмотреть жилище белки, и глупый маленький Хирво, обрадовавшийся столь неожиданно проявленному интересу, позволил брату пойти с собой и показал ему дупло, где жила белка и ее маленькие бельчата, которые совсем недавно родились.

Ему не стоило этого делать. После того, как Орри – так Хирво прозвал белку – не явилась в обычное время, он сам отправился к ней в лес и нашел жилище опустевшим, и ни следа бельчат. Хирво больше никогда не видел Орри. И хотя он спрашивал Воитто, не знает ли тот, что случилось со зверьком, и Воитто пожимал плечами и вел себя так, словно не имел о том ни малейшего понятия, Хирво еще долго мучился подозрением, да что там, в глубине души он твердо знал, что его белку и ее бельчат убили.

А Воитто, в свою очередь, больше никогда не спрашивал, можно ли ему пойти в лес с Хирво.

Это произошло в то же самое лето, когда погибли кролики. Когда у соседей исчез щенок, и все в округе заволновались, уж не волк ли, часом, завелся в торнедаленских лесах?

То было последнее лето, когда Воитто был столь беспечен и небрежен. Он ссылался на свою юность, свое незнание, свою наивность, но факт оставался фактом – его инстинкты были сильнее его, и ему было трудно их обуздать. Он даже не понимал, хотя и догадывался, как выглядит его поведение со стороны, и насколько оно идет вразрез с поведением окружающих. Теперь Воитто понимал это куда лучше, и отныне он знал, что делает, и как это следует делать, чтобы не оставлять следов.