Нина Вяха - Завещание

– Бабушка и ребенок моются, и тут ребенок говорит: «Бабушка, бабушка, письку видно!» Бабушка, конечно, ну таскать внука за волосы, – тут Виихтинен вращательными движениями показывал, как именно происходило наказание.

– А потом спрашивает: «Ну а теперь что видно?». И ребенок в ответ: «Письку, ведро и окно. Письку, ведро и окно».

Последовавший за этим громовой раскат хохота был куда громче, чем все предыдущие.

Дети хихикали, стараясь запомнить услышанное, чтобы потом рассказать в школе или за хлевом, у киоска или вечером в своей комнате.

* * *

Окна в приходском зале были распахнуты настежь, и дул легкий ветерок. Анни с благодарностью вбирала в себя ту немногую прохладу, какая была. Она потела в своем черном костюме из полиэстера, купленного по случаю у фру Каунио. Он был слишком велик или, лучше сказать, что в ее теперешнем состоянии он был ей как раз впору, но потом, когда родится ребенок, он снова станет ей слишком большим. Кроме того, он навсегда останется отмечен аурой похорон. Так что, невзирая на его дороговизну, ей все равно потом придется его выбросить.

Анни сидела, ковырялась в торте и пыталась пить кофе. Кофе был невкусным. Торт тем более. Даже несмотря на начинку из морошки, которая успела созреть, и которая была любимой ягодой Анни. Сколько Анни себя помнила, она всегда с нетерпением ждала июля – месяца, когда поспевает морошка. Но теперь ей кусок в горло не лез. Ей чудилось, что ягоды отдают затхлостью, и поначалу ей было даже трудно решить, откуда идет запах – от морошки или от ее нижнего белья.

Вокруг сидели родственники и соседи, братья отца, которых легко было узнать по одежде и черным как смоль волосам – там же были ее братья и сестры, многие из которых уже поднялись со своих мест и переместились во двор, покинув душный зал. Для Анни же одна лишь только мысль торчать снаружи под палящим солнцем была нестерпима, и она сидела и слушала взрывы хохота, сменявшие друг друга. Она знала, что происходит снаружи, и предпочитала оставаться внутри. Как говорится, из двух зол выбирают меньшее.

Один из братьев отца, Олли, вдовец, которого они навещали еще когда были детьми, выйдя после церемонии, обнял ее и благословил ее положение. Анни любила дядю, но не оценила той речи, которую он произнес в церкви. По ее мнению, братья Пентти своими речами украли у них похороны.

Почти все братья Пентти были глубоко верующими (в рамках лестадианского учения), и пусть их старший брат никогда таковым не был, они все равно считали, что у них есть право говорить о Боге в Доме Божьем, куда позволили себе войти безбожники.

Анни ковырнула еще одну ягоду, но от хруста семечек у нее в животе все перевернулось, так что она сдалась и положила вилку обратно на блюдце.

– Прошу прощения, если помешал, – раздался голос позади нее.

Анни обернулась. В дверях приходского зала в бледном и потном костюме стоял Теуво Мякиля, семейный адвокат. То есть тот, к кому обращались, когда требовалась консультация по какому-нибудь юридическому вопросу.

Семья Тойми нечасто пользовалась его услугами, равно как и большинство семей в деревне. Но если уж приспичит, то все знали, к кому обращаться – к Мякиля.

– Я приношу глубочайшие соболезнования и, пользуясь случаем, хотел бы поздравить вас с замужеством, – тут он кивнул на большой живот Анни.

– А ну да… спасибо, – растерянно пробормотала та.

С ним не было ни малейшего шанса увязнуть в вопросах гражданского кодекса.

Мякиля выудил из кармана брюк грязный носовой платок и вытер им лоб, прежде чем запихать его обратно. Он все время выглядел каким-то болезненным из-за серовато-желтого оттенка своей кожи и обильного потовыделения. Причем с возрастом последняя проблема не исчезала. Сейчас он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Присаживайтесь, – предложила Анни.

– Что? А, нет, спасибо, не хочу мешать. Я только хотел… Это касается одного дела…

Она подняла бровь.

– В общем, речь идет о завещании Пентти.

– Завещание? Я и не знала, что таковое имеется.

– Да, именно так. Скорее всего, об этом никто не знает. Ведь он был… в общем, он довольно активно занимался этим делом в свои последние… короче, весной.

Мякиля вздохнул.

– В общем, после развода. Почти каждый день бегал ко мне домой с целой кипой бумаг, хотел, чтобы я их заверил и одобрил, и все спрашивал, будут ли они иметь законную силу, и что это вообще такое.

Анни с трудом могла представить своего отца в адвокатской конторе. Он что, вваливался туда в своем вонючем рабочем комбинезоне? Или переодевался в свой лучший костюм? Причесывался ли он? Брился ли? Все это она хотела спросить у Мякиля, но почему-то не спросила. Адвокат откашлялся.