Дженн Беннет - Звезды в твоих глазах

На улице намного свежее, чем внутри, но в некоторых соседних палатках виднеется свет и мельтешат тени, так что я не единственная, кто встал в такую рань. В то же время мне удается найти в бане свободную душевую кабинку, я, не торопясь, мою голову и подбриваю кое-где волосы, пока телефон заряжается. А когда высушиваю их и вышагиваю обратно по турбазе, то чувствую себя человеком куда более цивилизованным. В палатке ребят темно, а в моей девушки все еще спят. Поэтому, если я не хочу сидеть с ними и слушать храп Рейган, мне лучше отправиться в главный корпус и съесть ранний завтрак.

Когда я иду по главной дорожке, сквозь сосны сочится серо-голубой свет. В нем лагерь выглядит совсем иначе, поэтому мне не удается сразу найти мусорный контейнер, в котором мы спрятали вино. Может, Бретт с Ленноном уже унесли бутылки? Я мысленно держу пальцы и продолжаю свой путь в главный корпус.

А переступив порог зала, в котором мы вчера ужинали, обнаруживаю на нескольких стойках обильный «шведский стол». Яйца, бекон, кондитерка. Плюс аппарат для приготовления овсянки с разными вкусами на выбор, у которого возится кто-то из гостей. Зачем это кому-то надо, если есть сосиски, для меня остается загадкой. Я хватаю тарелку, открываю крышку серебристой кастрюли с подогревом и через горячий пар, поднимающийся над сосисками, разглядываю в тумане силуэт, склонившийся над аппаратом для овсяной каши. Высокий, темноволосый, симпатичный и…

О БОЖЕ… я же с таким вожделением смотрю на Леннона!

Это примерно то же, что подглядывать в телескоп, только хуже, потому как он буквально в трех футах от меня и у меня нет возможности упасть на пол и спрятаться. Правда, теперь он хотя бы не полуголый.

– Раз ты встала в такую рань, значит, жди конца света, – говорит он, и кончики его губ тянутся вверх.

– Я не могла спать. Петухи без конца кукарекают.

– Значит, ты без конца думаешь о ферме.

– Это я о птице, тут есть одна, которая кричит очень громко, – одариваю я его мимолетной улыбкой. – Можешь вполне назвать ее горным петухом.

– Мне кажется, что на самом деле их зовут ястребами, – весело говорит он.

– Без разницы. – Я накладываю в тарелку сосиски и бекон. – Ого, у тебя овсянка. Ты это серьезно? Неужели ты ешь эту кашу дома?

– Обожаю овсянку. Овсянка – это жизнь. – Он набирает в ложку миндаля и посыпает им кашу. – Знаешь, я думаю, что Сэмюэл Джонсон в своем печально известном словаре восемнадцатого века описал овес как продукт, которым англичане кормят лошадей, а шотландцы – людей.

Я качаю головой и про себя улыбаюсь:

– Леннон и его занимательные факты.

– А ты так отчаянно любишь мясо только потому, что живешь с Джой, – говорит он, показывая на мою тарелку.

Это точно. Нет, ее не беспокоит, что я выросла плотоядной, но если она что-то готовит, то только вегетарианские блюда из замороженных продуктов.

– Вчера вечером мне впервые за всю неделю пришлось поесть мяса, – признаю я, – так что здесь придется стать настоящей пещерной женщиной. Только мясо и кофе. Может, еще немного сахара, – добавляю я, венчая гору сосисок огромной булочкой с корицей.

Завидев среди вкусовых добавок к овсянке коричневый сахар, быстро соображаю, не посыпать ли им бекон.

– Вот значит как, диета диабетика эпохи палеолита.

– Меня можно считать образцом современного питания, – говорю я.

– От него у тебя по щекам разливается здоровый румянец.

В его глазах плещется веселье, он впервые за все утро смотрит на меня – смотрит на самом деле, – и я чувствую, как в ушах разливается жар.

– Это не что иное, как старый добрый страх, – говорю я, сосредоточиваю внимание на «шведском столе» и опять открываю кастрюлю, в которую уже заглядывала. – Ночью мне никак не удавалось уснуть. Слишком много событий произошло вечером.

– Здесь все по-другому, правда? Даже спать в палатке совсем не так, как дома. От этого веет… первозданностью.

Честно говоря, так оно и есть.

Леннон протягивает мне какую-то серебристую посудину, завернутую в салфетку:

– Может, поедим на площадке и заодно полюбуемся рассветом? У них там есть дачные обогреватели, а официанты, похоже, могут подать кофе прямо туда.

– Все, больше ни слова, я и так поняла, – отвечаю я, надеясь, что мои слова звучат достаточно небрежно, чтобы он не подумал, будто я по какой-то непонятной причине безумно рада с ним позавтракать.

Мы берем тарелки на улицу и рядом с другими «жаворонками» устраиваемся поближе к дачному обогревателю. Смесь потока приятного тепла и свежего утреннего ветра в полной мере отражает гамму эмоций, которые я испытываю, оставаясь наедине с ним. С одной стороны, он знакомый, с другой – чужой, и когда мы вместе, я постоянно чувствую себя на грани.