Ровена Коулман - Письмо из прошлого

— Луна… — Горошинка смотрит на меня. — Эта коробка с вещами. Она от мамы. Какого черта?

— Знаю, — говорю я. — Давай решать проблемы постепенно. Может, войдем?

Горошинка смотрит на дверь долгим тяжелым взглядом и кивает.

— Назад пути нет.

Как только мы заходим внутрь, дверь с мягким глухим стуком закрывается, и нас поглощает тьма. Я стою неподвижно и жду, пока в темноте начнут проступать окружающие нас предметы. Вперемешку с запахом пыли и плесени во мрак легким сиропом проливается свет из щелей под дверью и вокруг крошечного заколоченного окна. Несмотря на то, что сказал мистер Грин, Горошинка пытается нащупать выключатель.

— Фонарики, — напоминаю ей я, высматривая путь к месту, где стоял стол для выкроек. Адреналин шипит и покалывает в кончиках пальцев. Я точно знаю, где находится этот стол, но стою и не двигаюсь в ожидании электрического импульса, который управляет этими загадочными событиями. Уверена, сильное чувство дежавю — всего лишь очередная шутка моего сознания. Но ничего не происходит.

Это просто темная пыльная комната.

Я опускаю коробку на пол и сдвигаю чуть в сторону по толстому ковру из пыли и мелкого мусора.

— Ох, точно. — Горошинка передает мне фонарик, и два ярких луча проносятся по комнате и ослепляют меня, прежде чем снова исчезнуть.

— Направь фонарик на что-нибудь дельное, — жалуюсь я, прикрывая глаза, когда она снова направляет его луч на мое лицо.

— На что, например? — вежливо интересуется Горошинка.

— На вещи, а не на меня! Иди сюда и встань рядом, мы можем работать как единая схема.

— Ты просто нечто! — Из-за теней, которые отбрасывает фонарик, улыбка Горошинки кажется еще больше. — Все должно быть организованно. Научный подход во всем.

— Не во всем, а только в том, что важно! В любом случае хотя бы раз сделай, что я говорю!

— Или что, ты прервешь эксперимент?

Тем не менее Горошинка пробирается сквозь кучи мусора и куски обвалившегося потолка и подходит ко мне.

Мы двигаемся по комнате слева направо, дюйм за дюймом освещая комнату. По мере того как лучики желтого света пробираются сквозь пыль и прах, я вижу проблески того, что, как я и так знала, здесь будет. И каждое такое открытие повергает меня в ужас. Но, кроме ужаса, есть еще кое-что. Что-то вроде радостного возбуждения. Что-то вроде надежды.

А что, если…

Образ Рисс — такой, какой я видела ее прошлой ночью, веселой и разговорчивой, — превращается в образ мамы. Я вижу, как она пробует пальцами воду в ванной, из которой уже не планирует выйти, и задумываюсь, что она видела, когда думала об этом месте. Когда подписывала посылку, отправляя ее в пустой дом. Я всегда знала, что ничто в целом мире, даже груз боли и секретов, которые она хранила, не заставило бы ее бросить нас, не будь она уверена, что с нами все будет в порядке. Когда ванна наполнилась, а мама налила бокал красного вина и открыла баночку с антидепрессантами, она наверняка пыталась представить себе нашу жизнь без нее и решила, что мы справимся или что нам будет так даже лучше. Но нам не стало лучше. Неправда. Папа шатается по дому, из комнаты в комнату, точно потерянный пес. Горошинка каждую секунду, каждый день балансирует на краю катастрофы, а я… я так сильно хочу, чтобы мама вернулась, что, кажется, готова обратить в пыль Вселенную, лишь бы только снова быть рядом с ней.

— Забавно, как сильно меняется комната, когда в ней долгое время не было людей. — Горошинка врывается в мой поток воспоминаний, и ее голос гулко звучит в густой тишине. — Как негатив на фото. Сплошное отсутствие всего. Сделай пару снимков, Луна. Мы должны запечатлеть здесь каждый момент.

— Будет сложно при таком свете, — говорю я. — У меня нет вспышки, и я не смогу выставить нужную скорость для пленки и объектива. Скорее всего, ничего не получится, но я попытаюсь.

Я подношу «Pentax» к глазам и пытаюсь отрегулировать диафрагму, чтобы впустить как можно больше света, а потом снимаю темные углы и самые глубокие тени, не имея ни малейшего представления о том, что именно попадает на пленку. Вполне может быть, что ничего. А может быть, и все.

— Думаю, магазин был там, — говорит Горошинка, переступая через провалившиеся половицы, и с некоторым усилием открывает дверь. А затем пытается пробраться сквозь выросшие за ней горы полуразрушенного гипсокартона и подгнившего дерева. Она исчезает в соседней комнате, и все, что я вижу теперь, — это зигзаги света, мелькающие в дверной щели.