Ровена Коулман - Письмо из прошлого

— Через что пройдем вместе? — спрашиваю я, поднимая голову, и моя улыбка слегка угасает, когда я вижу выражение сурового беспокойства на лице мамы.

— Мы встретимся с остальными жертвами. Со всеми, кого он изнасиловал после меня.

Это практически невозможно — заставить себя оторваться от нее, но мне нужно прийти в себя, почувствовать под ногами твердую почву и осознать, что я наделала.

С остальными жертвами… Не может быть. Не может быть, чтобы все это произошло из-за меня!

Стефани говорила, что Делани не умер в ту ночь. Что во благо всех — по крайней мере, ей казалось, что это будет во благо, — они решили спрятать концы в воду. Куда бы он ни исчез, там появились новые жертвы. И меня это не устраивает.

Стефани сказала, что за ним присматривали и не давали навредить кому-нибудь еще, но откуда она могла это знать, если уехала во Флориду? Как вообще кто-либо мог что-то знать о происходящем? Я слышала о том, что священников переводят из одного прихода в другой, а все их «проступки» тщательно скрывают, и никто о них не знает. С ним была та же история? Его просто перевели — и все?

А затем во мне расцветает новое воспоминание. Мама справилась со всем в одиночку. В одиночку набрала горячую ванну после того, как это произошло. Я помню, как она рассказывала обо всем в деталях. Она знала, что больше не сможет оставаться в Бей-Ридж, после того как поняла, что будет сталкиваться с ним каждый день. Она уехала с Генри в ночь затмения тринадцатого июля. Единственное, чего она не могла, — произносить его имя вслух, как если бы оно до сих пор имело над ней некую власть, как невидимое клеймо, от которого она так и не смогла избавиться.

Я прикрываю дверь в единственную спальню, падаю на мягкую белую кровать, закрываю глаза и пытаюсь отключить кричащие наперебой воспоминания. Вместо этого я пытаюсь сфокусироваться на этой жизни и той Вселенной, которую создала. Пытаюсь вспомнить последние несколько дней, недель и лет. Вокруг полно маминых вещей. Ее расческа, покрытая черными и серебряными волосами. На вешалке висит ее одежда. Платья больше не матово-серебристые и белые, в них — целая радуга оттенков. Возле тумбочки стоит пара плетеных сандалий из золотистой кожи. В воздухе, вперемешку с солнечным светом и пылью, все еще чувствуется ее запах. Я лежу здесь, в окружении ее вполне реальных, живых вещей, на подушке рядом с той, на которой она лежала всего пару часов назад, и меня заполняет океан спокойствия. И все же в самом сердце этого океана уже начала формироваться крошечная черная жемчужина страха и неуверенности. Если не я заплатила за это невероятное чудо, то кто?

— Пора идти, Луна. — Пиа распахивает дверь, и я понимаю, что в этом мире ее действительно зовут Пиа. Я перестала называть ее Горошинкой давным-давно.

— Куда мы идем?

Это почти невозможно — заставить себя встать и выбраться из океана покоя, который я обрела в святилище маминых вещей.

— Мама получила еще одно письмо в ответ на объявление в газете. Уже пятое, — немного раздраженно говорит Пиа.

— Она разместила объявление в газете? — Такого я не помнила даже в этом новом мире. — Она назвала его имя? А что, если он увидит?

— Ей не пришлось. Когда он… был с ней, то повторял одну фразу, и она подумала, что за нее можно зацепиться. И не ошиблась. Больной ублюдок. Эту фразу вспомнили и все остальные.

— Так куда мы идем?

— Идем встретиться с ней. С очередной жертвой.

Девушка, которая открывает нам дверь, выглядит такой юной, что мне становится не по себе еще больше. Не знаю почему — может, потому, что ее боль и ужас все еще свежи. Хотя, вероятнее всего, потому, что я думала, что время отнимет у него способность причинять людям боль и калечить их судьбы. Но если я в чем-то и уверена, так это в том, что время ничего не вылечит, если позволить ему просто идти мимо тебя.

На вид ей лет восемнадцать или чуть больше. Но не больше двадцати. Трудно сказать. Фигурка у нее расплывшаяся, как будто она до сих пор еще не сформировалась. А может, сформировалась, но почему-то потеряла форму. Рядом с входной дверью стоит корзинка с мертвыми цветами. Ветер их колышет, и на пол осыпаются пожелтевшие листочки. Это напоминает мне о засохших пятнах крови на платье мамы. Пиа сказала, что эту девушку зовут Патриция. У Патриции зеленые глаза, русые волосы, несколько крупные ноги в белых лосинах, прикрытых длинной футболкой. Ее пальцы, унизанные дешевыми кольцами, нервно бегают по ключице.