Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

— Неудобно, пожалуй, будет? — и Варя показала рукою, что один всадник окажется высоко, а другой — низко.

— Тогда Короля. Он старый, спокойный… Все больше шагом ходит, пробежаться его вряд ли заставите…

Герман принес седла — сразу оба. Знал, что они тяжелы. И Пашу пошел седлать сам, чтобы не давать Тане лишней работы. И так пришли как хозяин, который барин… Хочется ли лошадям в такую пору из теплой конюшни?

Герман первым вывел коня, и Таня спросила его:

— Надолго вы?

— Я думаю, далеко за село выезжать смысла нет, к родникам сейчас не проберешься…

— К родникам — нет, и в горы не съездишь, конечно — замело все… Но по трассе можно проехать километров несколько. Машин в это время почти нет…

И с удовольствием добавила:

— Хорошо, когда даешь лошадь человеку, который что-то умеет. А то летом — ой… Только и следи, чтобы не заехали куда, чтобы вернулись вовремя. А то еще приедут герои, и начинают гонять коня. Загонят — а я потом лечи…

Варе тоже не пришлось помогать — она легко поднялась в седло…

Один за другим всадники выехали из конюшни, и лошади пошли вымахивать — сперва по окраинной улице села, потом — в темную, заснеженную степь. А там уже свернули на трассу, и тут всадники пустили коней идти рядом.

— Раза два-три в год получается к лошади подойти, — сказала Варя, — Я все жду, когда забуду совсем, как держаться…

— Это не забудется. Если страх в первый раз преодолели…

— Я научилась еще у бабушки, в деревне. Лет четырнадцать мне было. Ну, как научилась? Ребята в седло подсадили, коня по крупу шлепнули — вперед… Он как понес меня в поле! Силища такая! Все под тобой качается, и понимаешь, что это не аттракцион какой-нибудь управляемый — а настоящий живой зверь со своими мыслями. И уносит он тебя туда, где людей нет…

Варя усмехнулась и прикрыла глаза:

— И какое же счастье было, когда минут через пять конь мой остановился и начал есть овес. Я с него тихонечко сползла. И все стояла — не решалась его попросить… Попросить, понимаете? «Коник, дорогой, а не вернетесь ли вы со мной обратно? Разрешите взять вас за повод?»

Тихонечко взяла все-таки повод, потянула, а конь… он сразу со мной пошел. И так мне его стало вдруг жалко! Такой большой и огромный. И такой покорный. А если я — на живодерню поведу?

Герман впервые с живым интересом взглянул на Варю — что за мысль пришла ей в голову?

— А что… У меня Аня, с тех пор когда я ее к бабушке возила, вообще мясо в рот брать перестала. «Не могу знакомую курицу есть…»

— Дочка?

— Да… Сейчас уж не знаю, как ее обмануть и накормить получше. Я же после спектаклей поздно возвращаюсь. Смотрю — в кастрюлях все цело. Значит, Аня куриный бульон и котлеты не ела, А развела кипятком эту растворимую бурду в лоточках. Да что ж ты фыркаешь, мой славный, — Варя пригнулась гибко, и с наслаждением почти обняла коня за шею, вдохнула запах, — Соскучилась я по вас… Все-таки славное чувство, когда верхом едешь, правда?

Герман кивнул. На коне веселее и сильнее чувствуешь себя. Больше в тебе и власти и удали…

— А вы?

Варя не договорила, но и это было понятно ему.

— Да я давно уже… Даже не помню… Кажется, когда практику в деревне проходил. И в Чечне приходилось… Там порою и не проедешь иначе, только на коне. И сейчас, если уйду к эмчээсникам — ребята зовут — тоже, наверное, придется…

— Тяжелая работа…

— Наша работа вообще тяжелая. А ваша Илья Григорьевич говорил про театр — такая редкая, красивая…

— Красивая, — согласилась она.

Фонари над дорогой горели ярко, лицо Вари хорошо было видно Герману. Он увидел, что она прикусила губу, и глаза ее заблестели от слез…

Он замолчал. Сам не любил, когда лезут в душу, и уважал это чувство в других.

А ей… нельзя было держать эту паузу долго, но как объяснить, чем жила она прошлый год…

Она помнила тот вечер…

Как свободна она была до него! Свободна, несмотря на стылый, пахнущий бензином автобус, возивший их на спектакли в далекие Дома культуры… Не смотря на своего партнера — ей-же, к стулу было легче сыграть страсть, чем к нему. Ни голосом, ни внешностью, ни обаянием даже — ничем не мог он «взять» зал, натянуть ту струну между героем и героиней, которая должна, должна звучать, чтобы поверили им зрители…

Но она любила — не только спектакли, но даже репетиции, с их бесчисленными повторами, прогонами… Настолько сильным было ее воображение, что умела она петь — наделяя душой предметы. Пела хрустальной люстре, сверкающей сотнями подвесок, глухой синеве бархатных портьер, недвижной важности малиновых кресел.