Татьяна Свичкарь - Мед багульника [сборник]

— Многие из Чечни уже с другими мозгами приезжают. Такие странные становятся, — констатировал бывший друг, нынче главный, — Ты, Герка, одним днем живешь. То есть живой — и ладно. Но ты подожди — как Шуркин на пенсию уйдет, переведу я тебя все-таки в хирургию…

Герман пожимал плечами.

За окном стояла полная луна. Серебристая, с темными размытыми пятнами — неведомые моря, материки…

И было так тихо, как не бывает в городе. Руслан давно уже был пущен в дом. Герман ночевал в маленькой комнате, смежной с кухней. Только кровать у окна, и комод у противоположной стены, больше и не помещалось здесь ничего. Да еще — выступал серебристый бок голландки.

Тепло и спокойно было сейчас Герману. Необыкновенное чувство защищенности испытывал он здесь. Морозный лес на окне, сияющий в свете луны доходил почти до самого верха стекла… Разглядывай переливы ветвей этих сказочных деревьев, или приподнимись — и увидишь высокую, пышную, нетронутую перину снега… Кажется, сюда может придти Дед Мороз, но шаг его не оставит следа…

И никто не позвонит сейчас Герману, не прибежит за ним — и не будет этой тревоги, которую нужно скрывать от больного и близких, оставаясь внешне спокойным и сдержанным, и даже веселым. А ведь порою видишь, что безнадежно дело…

Герман повернулся на бок, к окну лицом… Свет луны, в отличие от света фонарей не мешал ему нисколько…

Только здесь, у Деда, когда время начинало течь так спокойно и неторопливо, он задумывался — чего же он хочет от жизни… Он знал, что за напряженной работой незаметно пробежит и год, и пять, и десять лет. Но необходимо, время от времени, останавливаться и подводить итоги.

Часто ему хотелось жить так, как Дед. Нашлось бы ему место в сельской больнице. И он знал бы здесь каждого: и древнюю старуху Марью Петровну, и запойного конюха Мишку, и только что родившегося, единственного на все село младенца…

По весне он бы копал огород… Только подумал — и запахи нахлынули сразу: сырой, но уже прогретой солнцем земли. И срезанных лопатой первых трав. И дыма от костра, на котором преет листва. А вечером не усталость даже, а жаркая, расслабленная нега в мышцах, как после бани… Сидишь у костра, и смотришь на яркую, перевернутую, взбитую черноту земли — и медленно садится за зеленую дымку полей майское солнце, обещая бесконечный вечер. И ветер уже вечерний, свежий с Волги…

И женщина любимая идет, несет тебе куртку.

Спать уже не хотелось. Но не было в нем пока Дедовой ясности, примиренности. Слишком много еще сил, и страстно хотелось их к чему-то приложить.

Здесь — да, все до единого человека на перечет, но нет среди них того, то, — Герман заколебался, ища сравнение. Странно, пришел на ум древний образ, — Кто дополняет и составляет с тобой единое целое, делая существование твое совершенным и завершенным в своей красоте: как меч и ножны.

А без этого так отчаянно скучно станет, что замечешься, пока возраст не возьмет свое, пока не станешь готов служить людям в целом…

Есть еще путь — крепчать хозяйством, богатством расти, чинами — но он никогда не мыслил для себя этого пути, даже смешною ему представлялась его важность.

Да и в городе — вроде жизнь каждый день подбрасывает новое, выездов за смену выпадают десятки, а со временем — в памяти всё сливается. Это в первый год еще дивишься чему-то, хочется рассказать. А потом — схожесть случаев, характеров людских.

Вечером одуряющая усталость, телевизор… Ничто не интересно Герману до страсти: ни политика — он быстро притомился смотреть эти передачи, даже талантливые, с вдохновенной умной ложью. Он слышал в них фальшь нутром, как собака, как предки Руслана, не пропускавшие воров к сельской церкви, так и он не мог впустить это в душу.

Ни техника — какие-нибудь новейшие компьютеры или машины. Ни дальние страны — ничто не было способно захватить его целиком. Смысл жизни не был найден, и он с горечью подумал, что, видимо, ущербен в этом, в главном. И чтобы не мучить себя, надо принять это: просто делать свое дело, и радоваться коротким передышкам, со всей возможной остротой радоваться: прогулке по зимней тропе, клину птиц, пролетевшему над головой, голосу Деда…

Тихо было и тепло… Герман натянул на себя одеяло, погружаясь в волны дремы, предшествующей сну…

Где-то далеко залаяла собака, и низким басом, в поддержку ей — ответил из сеней Руслан…

Утром дед затеял жарить блины. Плита у него была маленькая, в две конфорки — и сковорода прикрыла ее почти всю. Дед готовил от силы пару раз в день — если сейчас блинов нажарит, то ближе к вечеру сварит суп — вот и вся еда. Не считая чая, конечно, который тут пили в любое время дня — зависело это от прихода гостей, да еще когда от долгой работы хотелось Деду взбодриться.