Валерий Гужва - Призрак Шекспира

Александр сказал, где он сейчас и что он.

— Вот тебе на! Я-то думал, ты или у франковцев, или в Бергонье, родном моем когда-то…

Стас наполнил рюмки, прищурил глаз, увидев, что в бутылке видно дно, поднялся, пошел на кухню и вернулся с полной.

— Провинция — это опасно, — выдержал длительную паузу Петровский. Он закусывал морошкой с сахаром. — И хотя бы ты был Таировым или Курбасом, провинция как уксус, все окисляет и понемногу разъедает, не заметишь, как ты уже не свежий зеленый огурец, а маринованный. Еще в банке с такими же бедолагами. Товарищами по рассолу.

Стас засмеялся своей остроте, а потом вдруг посерьезнел.

— Ты только не подумай, будто я считаю, что в столичных театрах сплошь благородная кровь. Сам знаешь, покрутился здесь. Но все равно здешняя конкуренция принуждает к прогрессу, а в провинции что? Ну вот ты, Саша, что ты там ставишь? Олеографии? Национальную классику позапрошлого века? Изделия местных гениальных драматургов? Что? И с кем?

Градус красноречия Петровского повышался вместе с количеством выпитого. Петриченко не раз слышал подобные тирады, многое в них было справедливым, но не все.

— Ты не помнишь, где начинал?

— Дворец культуры завода сельхозмашин. Народный театр. В райцентре. Ну и что? Представь себе, что бы со мной было, кабы и ныне там задники рисовал? Да, Саша, мы не аристократы по крови, но — по духу!

— Тезис сомнителен. Кровь, дух… Полно ничтожеств с генеалогическим древом, корни которого чуть ли не в Киевской Руси, и великанов без гербов — родом из черного села или заштатного Стратфорда на Эйвоне.

Александр Иванович не заметил, как от нормального тона перешел на пафосный. Стас, хотя и изрядно подпитываемый коньяком, нити разговора не терял.

— При чем тут Стратфорд? Ты что, Шекспира собираешься ставить в своем театре?

Александр тут же остыл.

— А хоть бы и так.

Стас смотрел на старого знакомого с сочувствием.

— Что именно? «Гамлета»? Или что-то зрелищное — ну, «Двенадцатую ночь» или «Укрощение строптивой»?

— Я тебе писал. «Короля Лира».

— Э-э, голубчик, у тебя mania grandioso! Считаешь, что публика твоего цивилизованного города средней руки жаждет увидеть трагедию несчастного короля, который наделал глупостей на склоне лет и от этого сошел с ума?

Александр спокойно выслушал иронизм старого приятеля и налил себе рюмку, потому что хозяйская стояла полная.

— Что-то еще, скептик?

— Могу еще. Ни один московский театр на моей памяти не решался ставить «Лира». И в Питере тоже не ставили, хотя и в белокаменной, и в северной столице было кому играть. Хотя… Попытки были, но спектакль держался недолго. Почему, не объяснишь?

— Я не оракул. Не ставили — ну так оно и пусть. А я поставлю. И в Лондон поеду с театром. И твое светлое имя засияет не только на ободранном постсоветском пространстве, но и за Ла-Маншем.

— Что, что? Нет, Саша, тебе коньяк противопоказан.

— Не сказал бы. Кстати, приличный коньяк. Ты лучше скажи, почему на мои письма не отвечал?

Стас поморщился.

— Ты что, девушка влюбленная? Ну, занят был. Затею твою считал несерьезной.

— Лень было два слова написать. Простые обычные слова: «а не пошел бы ты», и так далее.

— Я людей не обижаю. Меня — сколько угодно. Если честно, Саша, я подумал, что это такой маневр деятелей культуры родной Украины: через тебя на меня повлиять, чтобы сердца на тех подонков не держал. Сами из меня черта с рогами сделали, а когда Москва меня здесь званиями и деньгами засыпала, решили подольститься. Проституты!

— Письма я сам писал. Никто мне в затылок не дышал.

— Тогда извини. Наверное, думал обо мне всякое.

— А ты как бы отнесся к человеку, которого считал приличным, при таких обстоятельствах?

— Я как к дерьму.

— Сам сказал.

— И все равно, время прошло, ты уже при сединах, и я тоже — зачем тебе этот Лир? У тебя же там знания, пожалуй звание, опыт, авторитет. Провальная идея. Ты хочешь, чтобы я подумал о том, над чем всегда думаю? Тебе нужно, чтобы публика открыла рот, когда занавес поднимется? И на афише было: художник доцент, депутат, дегенерат, хрен собачий Стас Петровский, «Спартак» Москва.

— Что-то на подобие того, если уговорю. Ты же никогда над Лиром не работал.

— Не работал. И не хочу. Там какие-то ненормальные страсти, переодевания, убийства — словом, шекспировская бред. До сих пор не могу понять, как этот человек за считанные месяцы мог написать пьесу, по две в год, говорят, писал! Наши демиурги годами вынашивают свои шедевры, работают над психологической мотивацией, а этот средневековый феномен навалил ерунду на чушь — и четыреста лет мир, разинув рот, удивляется бессмертию этих Гамлетов, Отелло, Розенкранцев и Гильденстернов, королей и королевен, Лиров и Корнелий.