Вигдис Йорт - Наследство [litres]

В ночь на одиннадцатое марта мне не спалось. «Есть ли жизнь или же остается лишь смерть? – спрашивала я. – Отец – существует ли он по-прежнему где-нибудь?» Я звала отца, но ответа не получила. Я заснула, и мне приснилось, будто проснулась я в своей комнате, в квартире на Скаус-вей, я встала с кровати, потому что моя дочка, пятилетняя Тале – в этом возрасте она еще носила очки – горько плачет. Я пошла к ней, Тале лежала на двуспальной родительской кровати в спальне моих родителей. Я бросилась утешать ее и спросила, почему она плачет, и Тале ответила: «Я не могу его собрать».

Ее кукольный домик был разбит. Я начала собирать осколки стен и потолка, крошечную бирюзовую мебель, я сказала, что мы соберем его, и Тале немного успокоилась. Я собирала домик и злилась на отца, который разломал домик, а потом набралась храбрости и распахнула дверь в гостиную, где сидел, откинувшись на спинку зеленого дивана, отец. Я сказала ему, что разломать домик – это жестоко. Он ответил, что это просто дешевая пластмассовая дрянь из Макдоналдса, но я ответила, что девочка этот домик любила, поэтому ломать его – чудовищно. Но, едва успев произнести это, я испугалась – а вдруг он придет в ярость? Я вернулась к Тале, и мы услышали, как отец встал, прошел в ванную и, не закрывая дверь, помочился. И я подумала: «Что же теперь будет? Здесь только мы и он, и взрослых нет, он же что угодно может сделать».

«В Ирландии улицу могут назвать “Дыра”, – рассказывал Бу, – хотя “Ужас” подошло бы лучше. Или “Быстрый переулок”, а стоило бы назвать “Я все профукал”. Если бы улицы в Ирландии назывались иначе, окунуться в забвение было бы проще. Главное, – сказал он, – позволить себе опадать вместе с фруктами, чтобы тебя унесли муравьи».

Фотопленка, на которую папа снимал меня маленькую, – на снимках я, улыбаясь, стою голышом на одной ноге на камне в позе балерины, – где она? Уничтожена? Отец сделал эти снимки на пляже в Волде. Я в те времена была очень миленькой, а может, отец просто хорошо снимал. Похоже на любовь. Я принимала это за любовь. Противостоять мне отец не мог. Когда мы оставались одни, отец менялся, был не в силах совладать с собой, терял голову от одного лишь вида моего голенького тела. Еще в детстве мне начало казаться, что я свожу мужчин с ума, что они теряют от меня голову, – откуда у меня взялись такие мысли? Но я привыкла, что достаточно раздеться, прижаться покрепче – и мужчина сходит с ума и становится сам не свой. Однако все быстро закончилось, оставив меня наедине с моей болью. Отец отстранился, избегал меня, потому что насильник обычно избегает своих жертв, таково правило. Моя первая в жизни скорбь была вызвана тем, что в череде безликих дней отец не замечал меня, обращал на меня меньше внимания, чем на других, не видел меня, не трогал, тревожно, украдкой поглядывал на меня, тайком расматривал меня, а я сидела и тосковала по отцу. Иногда отец терял из-за меня голову. На мгновения страсть лишала его рассудка, а маленькие девочки таких мгновений не забывают. Но девочка потеряла своего отца, у нее осталась только боль. Год за годом, день за днем она тосковала по нему, а он из страха и стыда не смотрел на нее, и в девочке проснулась ревность к собственной матери, которую, как казалось в режущем глаза дневном свете, любил отец. В том любовном треугольнике победительницей стала мать, а девочка проиграла. Но когда мать отвергла отца и безысходно влюбилась в профессора, дочь тоже влюбилась в профессора, и вполне взаимно. Дочери удалось развестись с мужем и сойтись с профессором. Чтобы обставить собственную мать? Одержать над ней победу, как мать однажды одержала победу над дочерью, надо мной? Неужели все мы в юности опутаны такими сетями?

Мой бедный умерший отец, моя первая и самая большая несчастная любовь.

Огромный дом на Бротевейене был продан, вещи оттуда вывезли, передачу имущества назначили на конец месяца, и Борд сказал, что в течение первых двух недель мая я получу наследство.

Пока я в этом не убедилась, я не верила.

Десятого мая я получила письмо, где подробно перечислялись суммы, причитающиеся мне по наследству, колонки каких-то непонятных цифр. От меня требовалось подписать бумаги и сообщить номер счета, на который немедленно переведутся деньги. Письмо я должна была отправить матери по почте или привезти ей лично. Возможно, она надеялась, что я приеду в ее новую квартиру, туда, где она, восьмидесятилетняя вдова, вела теперь свое одинокое существование. Но этого я не могла и не хотела. Я поставила подпись и отправила письмо почтой.