Дэвид Арнольд - Очень странные увлечения Ноя Гипнотика [litres]

– Никогда не видал, чтобы кто-то жил в гостинице, – говорю я.

– Наверное, ты еще много чего не видал.

Я поднимаю стакан:

– Любите бурбон до завтрака?

Он допивает свою порцию и возвращается к бару:

– Можешь подождать завтрака, если хочешь.

Я делаю глоток и замечаю на камине маленькую урну с золотой табличкой: «Спи спокойно, Герман, всем котам кот».

– Вы кошатник, мистер Джордж?

– Элам.

– Простите, не понял?

Он снова наклоняет бутылку к своему стакану и держит чуть подольше, чем в первый раз.

– Так меня зовут, – говорит он. – Я предпочитаю обращение мистер Элам. И я не понимаю, что значит кошатник. У меня был кот. Теперь нету.

– Ясно.

– Ты материал для доклада собираешь? – спрашивает он. – Для школы?

– Нет.

Он показывает на свой зоб:

– Тогда дело в этом, да? Ты увидел, заинтересовался, может, даже в Интернете поискал. А в конце концов решил заявиться… – он щелкает языком, – прямиком к первоисточнику.

– Я не хотел… не собирался…

– Еще как хотел, – возражает он, – еще как собирался. Как тебе бурбон?

– Хороший, – отвечаю я и потом: – Слушайте…

Но как объяснить, что за прошедшие полгода я сочинил сотню историй о его жизни и даже перестроил режим дня, чтобы наблюдать, как он следует по своему маршруту каждый день в одно и то же время, без малейших сбоев? Он прав: я заинтересовался. Но зоб тут ни при чем. Дело в самом старике. Мне интересно узнать, кто он такой, как максимум – понять, почему он, будучи одним из моих странных влечений, не переменился, а как минимум – снова спокойно ходить между Милл-Гроув и Эшбрук.

– Мистер Элам, я бы хотел услышать вашу историю. По большому счету в это все упирается. Мне от вас ничего не нужно, только услышать вашу историю. Если это возможно, – добавляю я, чуть подумав.

Он открывает рот, и на мгновение мне кажется, что ничего не получится, сейчас старик меня выгонит – и всему конец, но потом он начинает говорить, и я, словно тот жук на салфетке Пенни, переношусь через пространство и время в совершенно другой мир – место не такое красивое и уютное, но честное, где жены умирают молодыми, где на войне бьются насмерть, а жизнь поворачивается такими гранями, которые невозможно представить. И это куда фантастичнее, чем я мог бы выдумать, – не из-за самих событий, а потому, что они уже случились, потому что это история мистера Элама.

Джордж Элам поселился в «Амброзии», когда Барбара, его жена, с которой он прожил сорок два года, умерла от рака. Рак пришел, как часто бывает, неожиданно и оставил после себя черную дыру. Джордж и Барбара Элам давно были знакомы с хозяйкой гостиницы, и временное поначалу решение («Я не мог спать дома, когда ее не стало») превратилось в постоянное. Зоб появился вскоре после этого. Доктора беспокоились и предлагали различные виды лечения, но мистер Элам от всего отказался. «Когда придет мой срок, тогда и придет», – повторяет он несколько раз по ходу рассказа, что наводит меня на мысль: а не пытается ли он поторопить свое время?

Мистер Элам сражался на фронтах Второй мировой, высаживался на Омаха-Бич, продирался через живые изгороди во Францию, «выстоял и выжил в Арденнском сражении», продвинулся в Германию, где «мы бы подстрелили гаденыша, если бы тот сам не расстарался». Я представляю себе мистера Элама солдатом – кровь у него на руках и на телах друзей, кровь в мыслях и действиях, – и передо мной встает тот неотвязный вопрос, которым, насколько я понимаю, задаются все юноши последующих поколений, слыша честный рассказ о Второй мировой: а ты сумел бы?

Через десять лет после смерти Барбары у мистера Элама сбылась мечта всей жизни: он прошел конкурс на участие в «Колесе фортуны». Он выступил хорошо, продержался всю игру, пока не попался вопрос из области поп-культуры, где в загаданной фразе надо было знать имя современной кинозвезды, а мистер Элам «не смотрел ни единого фильма с девяностого года», когда вышел «Крестный отец III» и на всю жизнь отбил у него охоту ходить в кино.

На том вопросе он потерял десятки тысяч.

Мистер Элам наполняет мой опустевший стакан, затем свой.

– Ходил раньше в церковь, – говорит он, – но потом они перестали петь хорошие гимны. Все еще верую, хотя уже не понимаю смысла ни одного Его деяния.

И вот он уже не столько рассказывает, сколько ворошит воспоминания, как будто его мозг переполнен и единственный выход оттуда – через рот, через слова.

– Моя жена любила числа, но это было очень давно… – Теперь он бормочет лишь обрывки фраз, что-то про ребенка, про ежедневные прогулки и семейный девиз, но едва слышно. – «Один плюс один плюс один равняется один» – так она говорила.