Дэвид Арнольд - Очень странные увлечения Ноя Гипнотика [litres]

Телефон жужжит, пришло сообщение от Вэл:

Вэл: Как прошло со стариком Зобом?

Не в состоянии держать голову вертикально, я падаю на подушку и пишу Вэл, как все было, благодарю ее за подсказку и прошу передать новости Алану.

Вэл: Можно завтра? Он был на практике допоздна, только что завалился спать.

Я: Годится. Пока, Вэл.

Вэл: Пока, Но

Я: Эй

Вэл: Эй

Я: Спасибо

В какой-то момент, уже засыпая и сосредоточившись на чем-то совсем другом, я вдруг прозреваю: внутри имени Джонатан скрыто еще одно имя.

– Натан.

Клетус смотрел, как его новый друг плачет. Парню явно не повезло, но это была не вся правда: Клетус видел в Натане многое от самого себя – многое из того, кем он хотел бы стать, многое из того, кем он был раньше. Жизнь перестала разочаровывать Клетуса, когда он перестал ждать обратного. Но Натан все еще принимал жизнь близко к сердцу. Натан все еще верил в возможности, все еще верил, что на самом деле мир – вовсе не шматок дерьма.

Чем мир таки был. Вонючим шматком дерьма.

Клетус открыл было рот, намереваясь просветить друга, но неожиданно заметил, что из внутреннего кармана пиджака Натана выглядывает яркий краешек.

– Что у тебя там? – спросил Клетус.

Натан вытащил картину размером с записную книжку:

– Думал поразить чье-нибудь воображение. На вечере знакомств. Глупость, конечно.

– Можно? – спросил Клетус и взял миниатюрный холст в руки. Он повертел его так и этак, пытаясь понять, нравится ему или нет. Картина выглядела одновременно броской и сдержанной, слегка с претензией, но Клетус присмотрелся получше и решил: нет, претензия обоснована. И тогда Клетус заплакал (редкий случай), он был потрясен (редкое чувство), поскольку понял, что держит в руках редкое волшебство, что Натан овладел этим волшебством, исполнил негласную миссию всех художников мира: ради бога, создайте уже что-нибудь новое.

Клетус смотрел то на картину, то на художника, а точнее, на его телесную оболочку, сидящую напротив, и ослепительная вспышка откровения принесла ему понимание. Исполнить миссию – создать нечто подлинно новое – мало; чтобы вложить себя целиком в творчество, нужно еще и умереть за него.

– Я просто хочу творить, – сказал Натан, уже практически мертвый. – Просто творить.

Клетус потянулся через стол и накрыл ладонью руку Натана:

– Так хотела и Она. И вот мы здесь. Но, видишь ли, я не уверен, что Ее творение знает, как обращаться с твоим.

Натана при этих словах переполнили чувства, и вот уже оба они плакали, не скрываясь. Их слезы капали на пластиковую поверхность стола. Посетители за соседними столиками перешептывались, бросая косые взгляды на странных мужчин, которые осмелились плакать и держаться за руки в общественном месте. Но Клетуса не заботили остальные. Потому что в одной руке у него было волшебство, а в другой – волшебник.

И Клетусу Футу показалось, что мир, возможно, и не такой уж шматок дерьма.

– Прости, Натан. Мне очень жаль.

Утро вторника, парковка заправочной станции девственно чиста, ни единого пятнышка.

Мистер Элам не появляется.

На следующее утро перед уроками меня ждет тренер Кел, чтобы размяться и обсудить, чего мне еще недостает в спортивной подготовке. Постепенно разговор сворачивает на тренера Стивенса и предложение от университета Милуоки.

– Ну как, ты уже решился? – спрашивает тренер. – Отличный наставник, отличная программа. Ты им прекрасно подойдешь.

Позже я натыкаюсь на Алана в коридоре. Он явно видит меня, видит, что я его заметил, мигом разворачивается на девяносто градусов и таращится в глухую стену. Нос его при этом находится в нескольких дюймах от бежевых кирпичей, из которых она сложена. Он наклоняет голову и чешет в затылке, будто разглядывает живописный шедевр в музее Гуггенхайма.

Вчера после беседы с мистером Эламом я так опоздал в школу, что мы с Аланом вообще не виделись, и это наша первая встреча после их вторжения ко мне вечером прошлой субботы. Причем, в отличие от множества размолвок с Вэл, у нас с Аланом до сих пор произошел только один инцидент, летом на вечеринке у Лонгмайров, и в тот раз все разрешилось через эсэмэски, так что у нас нет никаких правил для примирения лицом к лицу.