Владимир Алеников - Ублюдки [litres]

– Что со мной будет? – с трудом разобрал он сквозь безутешные рыдания.

Костя выпрямился. Перевёл взгляд на укушенный член. Он стал синий и каких-то гигантских размеров. Только в страшном кошмаре можно было представить, что ему, Косте Рачихину, придётся сосать этот хуй.

«Помрёшь – вот что будет», – злобно подумал он, но вслух, однако, ничего не сказал.

Рудерман вдруг замолчал и стал закатывать глаза. Костя с размаху сильно ударил его по щеке.

Голова у Володи мотнулась, он захрипел, но глаза вернулись на место, и он опять прерывисто задышал.

Костя Рачихин смотрел на него, не отрываясь. А ведь если сейчас этот говнюк помрёт, то не видать уже Наташки, это как пить дать. Никогда она ему не простит, что её братец у него на глазах подох. Объясняй ей там потом про змею, не объясняй, всё пустое, он Наташу Рудерман изучил хорошо. Шансы его на этом накрываются…

Рачихин с ненавистью разглядывал тяжело дышащего Володю. Обидно, ох, обидно! Такую бабу упустить из-за этого кретина. Чего ради, спрашивается, всю неделю с ним таскался, мучился…

Но с другой стороны, если он его спасёт, то это уже полный пиздец!

Тут уж она ему до гробовой доски будет обязана. Никуда не отвертится, голубушка. Сама всё принесёт .

На блюдечке с голубой каёмочкой.

Глаза у Кости заблестели, замаслились. Мысли вихрем крутились в его голове.

Эту вершину он тогда покорит без проблем. Никакой муж уже не помеха. Она ведь в братике своём души не чает, больше ж у неё никого нет из кровной родни. Не считая ребёнка, конечно.

И к тому же Рудерман, само собой, всё сделает, что он скажет. Из кожи вон вылезет, чтобы в благодарность за спасение своей драгоценной жизни сеструху ему в койку уложить.

Ну что ж, Наташенька, ради твоих чёрных глаз!

Костя Рачихин быстро обвёл языком полость рта, чтобы убедиться, что всё чисто, никаких ранок нет.

После чего опустился на колени, подавляя отвращение, взялся за посиневший хуище и начал отсасывать яд, периодически сплёвывая.

В это время наверху, в полукилометре от них, на самой вершине возвышавшейся над плато горы, появилась одинокая фигурка. Это был юноша, почти мальчик.

Он повернулся в их сторону и, заинтересовавшись, стал всматриваться, прикрывая глаза от солнца.

Костя, не заметив его появления, по-прежнему энергично высасывал яд. Голова у него кружилась, и во рту чувствовался странный резиновый привкус.

Он на секунду оторвался, чтобы передохнуть, и вдруг обратил внимание, что ближайшая к нему левая рука Рудермана превратилась в огромную сосиску, как будто её надули. Только там, где Володя носил часы, оставалась узкая перевязка.

Подросток, стоявший на вершине, видимо, потерял интерес к увиденному. Во всяком случае фигура его там исчезла.

Вершина снова была пуста.

Костя Рачихин перевёл взгляд на лицо Рудермана и отшатнулся. Оно было белое, неподвижное, с закатившимися глазами.

Он схватил Рудермана за грудки и как следует потряс его, но тот не двигался.

Костя оторвал травинку и поднёс её сначала к носу, а потом к открытому рту Володи. Травинка не шелохнулась.

Мудак Рудерман всё-таки помер.

Костя Рачихин криво усмехнулся. От проделанных интенсивных движений перед глазами у него вдруг всё поплыло. Он внезапно почувствовал сильный, неестественный под палящим солнцем озноб. Одновременно жуткая мысль поразила его.

Снова тщательно обведя языком внутренность рта, он с ужасом нащупал пропущенную при первой проверке крохотную язвочку под нижней губой. И тут же понял, что рот у него онемел, а язык распух и передвигается в этом сухом онемевшем рту с большим трудом.

Неожиданно что-то закапало, едко залило глаза. Костя провёл рукой и с удивлением обнаружил, что он весь мокрый от пота. Внезапно он наклонился, и его тут же вырвало недавно съеденным бутербродом. Какая-то смутная мысль мелькнула у него в голове, то была нужная, может быть, даже спасительная мысль, но осознать её он так и не успел, потому что всё его тело неожиданно начали сотрясать судороги.

Костя Рачихин упал на траву рядом с неподвижным Володей, корчась помимо своей воли всё сильнее и сильнее, до тех пор пока вдруг посиневший язык не вывалился у него изо рта, а сам он вытянулся и замер.

Змея отползла не очень далеко, метров на тридцать. Там она нашла другое удобное, спрятанное между двух больших камней, место. Раздражение её бесследно прошло. Ничто больше не должно было тревожить её теперь.