Когда мы выехали из Санта-Фе, на дворе стояло жаркое лето. Здесь, на высоте, было гораздо прохладней и ветреней. Горы в отдалении испускали предвечернее сияние, от которого перехватило дух. Впрочем, их величественная красота несколько умерялась видом армейских бараков, разбросанных там и тут, казалось, без всякого плана. Улиц как таковых не было. Глинобитные проезды еще не были заасфальтированы. Я подумала о том, как они будут выглядеть после дождя. Позднее стало ясно, что я недооценила способность местной почвы превращаться в грязь.
Одна улица выделялась старинным очарованием. Местные жители называли ее Банным рядом. Она состояла из солидных бревенчатых домов, добротно построенных лет двадцать назад. За полтора года до нашего приезда именно здесь располагалась школа для мальчиков – учебный корпус, спальный и вспомогательные постройки. В каждом из этих домов были настоящие ванные комнаты – отсюда и пошло название улицы. Здесь жили Оппенгеймер и все начальство. Сюда же селили высоких гостей, когда они заглядывали в Лос-Аламос.
Остальные семейные научные работники располагались в квартирах в двухэтажных деревянных домах, сколоченных наскоро. Дом, куда нас привез Вайскопф, находился на другом конце города. «Этот район не особо престижный, – сказал Вики, – но ничего, когда вы там поселитесь, он быстро станет респектабельным». В каком-то смысле это ободряющее замечание оказалось провидческим. Вскоре приехали Ферми и поселились в квартире прямо над нами. Семья Бете жила в одном из домов неподалеку.
Подробности первого дня врезались мне в память. И вот почему. Не успели мы распаковать чемоданы, как принесли записку от Оппенгеймера. Он приглашал нас на ужин.
– О! – сказал Руди. – Оппи знает, что мы приезжаем сегодня. Пойдем?
– Конечно пойдем! Я быстро приму душ, а ты пока уложи детей. Они устали и быстро заснут.
– Не уверен, но попробую.
В доме Оппенгеймера нас встретила его жена Китти, с которой мы еще не были знакомы. «Роберт где-то там, в другом углу залы, разносит мартини». В том углу действительно столпилось несколько пар и слышался гул голосов. Из всех гостей мы знали только Эмилио Сегре, с которым познакомились еще в Риме. Крепко обнялись, будто бы и не прошло стольких лет, и каких!
– Как я рада снова увидеть тебя, Эмилио!
– Тсс… Женя, запомни, здесь я зовусь Юджин Самсон.
Заметив Руди, Роберт подошел к нам и после обычных приветствий сказал: «Очень надеюсь, что вам здесь понравится и вы будете моими гостями еще много раз. Любая вечеринка у меня дома начинается с мартини. Я делаю его по своему рецепту». Он протянул по бокалу Руди и мне. Мартини оказался крепким. Самое главное, мы еще не знали, что алкоголь на такой высоте действует на организм совсем не так, как на равнине. К началу ужина у меня уже поплыло в глазах, и один бог знает, что я там наговорила. После ужина Руди помог мне встать из-за стола – сама я не смогла бы этого сделать. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой пьяной. Мы с трудом дошли до нашего дома. Несколько дней спустя Руди признался: «Ты знаешь, в тот вечер я вовсе не был уверен, что смогу привести тебя домой». До второго бокала мартини я успела только запомнить, как Оппи подвел нас к симпатичному молодому человеку и сказал:
– Познакомьтесь, это Роберт Сербер. Он написал учебник для начинающих «Как построить атомную бомбу», который раздают всем вновь прибывшим физикам. Извините, Руди, вы его тоже получите в пакете вместе с другими документами, вам он, разумеется, не нужен, но таков порядок. До войны я несколько раз пытался устроить его к нам в Беркли, но наш декан Раймонд Бердж каждый раз возражал: «Достаточно и одного еврея на факультете». С началом войны это возражение отпало.
Оппенгеймер был поразительным человеком. Любая беда – будь то болезнь его аспиранта или геноцид армян – не оставляли его равнодушным. Если он мог помочь, то делал это без колебаний. Когда в 1937 году умер его отец, оставив Роберту значительное наследство, он пожертвовал его Университету Калифорнии на поддержку аспирантов. Еще раньше он жертвовал немалые суммы в фонд помощи немецким ученым-беженцам и позднее испанским республиканцам, пострадавшим в гражданской войне. Его весьма левые политические убеждения ни для кого не были секретом. И тем не менее Оппенгеймера назначили научным директором Манхэттенского проекта. В июле 1943 года генерал Гровс в секретном письме высшему руководству Манхэттенского проекта написал: «Желательно, чтобы необходимый доступ Роберту Оппенгеймеру был незамедлительно оформлен, независимо от имеющейся у вас информации относительно г-на Оппенгеймера. Он абсолютно необходим для проекта».
Читать дальше