Михаил Шифман - Рукопись, которой не было [Евгения Каннегисер – леди Пайерлс] [litres]

В 1957 году в городке Пагуош (Новая Шотландия) в Канаде собрались около десятка выдающихся физиков, чтобы обсудить, как спасти мир от уничтожения в ядерную эпоху. Там были наши друзья: Вики Вайскопф, Юджин Рабинович, Марк Олифант и Джозеф Ротблат. Еще я помню Томонагу и Юкаву – оба нобелевские лауреаты, – которые приехали из Японии. Советская делегация состояла из трех человек, из которых я запомнила только одного, Скобельцына.

Отель, где поселили участников, окрестили «гостиницей мыслителей». Так родилось Пагуошское движение. Руди вложил в него много сил в надежде на успех.

Руди и Отто Фриша, стоявших у колыбели атомной бомбы, допекали журналисты. (Если бы мы тогда знали, как они будут допекать нас позднее!) Они часто просили у Руди интервью, изредка даже у меня. Руди посоветовал мне держаться от них в стороне.

Ниже я хочу привести несколько фрагментов из его интервью, данных в разные годы:

«Когда я смотрю на фотографии из Хиросимы, меня охватывает ужас. Нормальный человек не может этим гордиться. Но шла война, самая кровавая в истории человечества. Смерть и страдания сопутствовали ей. Вспомните, сколько невинных людей погибло в Европе. А количество погибших в блокаду Ленинграда? Количество жертв атомной бомбардировки Японии в августе 1945 года не превышает количества жертв пожара после “обычной” бомбардировки Токио».

«Дело не в количестве жертв, а в легкости, с которой ядерное оружие может быть использовано одномоментно. Если до атомной эры требовались сотни или тысячи танков, сейчас достаточно одного самолета. Я уже не говорю о радиационном заражении. Фриш и я писали об этом еще в 1940 году в нашем меморандуме. Мы понимали последствия и предвидели, какая ответственность ляжет на глав государств при принятии решения об использовании ядерного оружия».

«Теперь, когда я смотрю в прошлое, я задаю себе вопрос, что мы должны были сделать по-другому. Должны ли мы были отказаться от нашей работы в самом начале или прекратить ее немедленно после поражения Германии? Первый вариант означал бы непереносимый риск. Реакция деления урана нейтронами была открыта в 1938 году в Германии. Как изгнать это открытие из памяти людей? Невозможно. Второй вариант означал бы неопределенное продолжение кровавой бойни американских солдат в Японии».

Позднее, после начала корейской войны в 1950 году [35] На стороне Северной Кореи сражались советская и китайская армии. Соединенные Штаты выступили на стороне Южной Кореи. , Руди добавил еще один абзац:

«Предположим, что в мае 1945 года президент Трумэн отдал бы приказ о прекращении всех работ в Лос-Аламосе и ликвидации Лаборатории. Не следует забывать, что работа над атомным проектом в Советском Союзе в 1945 году была в разгаре. Сталин ни при каких условиях не остановил бы проект – он был одержим манией мирового господства. Через несколько лет, имея ядерную монополию, он не колебался бы ни минуты, чтобы начать ядерный шантаж или даже ядерную войну, в которой у него не было бы соперников».

2 февраля 1950 года. Этот день врезался в мою память. С тех пор прошло уже много лет, но я не могу сказать, что травма, полученная мною тогда, зажила. Помню промозглый сырой день, улицы Бирмингема, покрытые густым туманом. Рони и Габи вбегают в дверь и, перебивая друг друга и пытаясь что-то объяснить, с порога кричат: «Мама, это правда?»

Прошло несколько минут, прежде чем мне удалось понять, чем они так взволнованы. Возвращаясь из школы домой, они прочли на газетных стендах кричащие заголовки: «Клаус Фукс – русский шпион», «Атомный шпион арестован».

Я постаралась успокоить детей: «Конечно нет. Рони, Габи, как вы могли этому поверить?»

Совсем недавно мы всей семьей катались на лыжах в Альпах. Рони закапризничал на склоне и отстал. Мы остановились. Клаус повернул назад. Я наблюдала, как он склонился над Рони и что-то ему сказал. Слов было не слышно, но я видела, как мягко протекала беседа. Клаус взял Рони за руку, и они направились к нам. У меня перед глазами прошли недавние вечеринки, на которых Клаус был желанным гостем. Он тихо сидел на всех вечеринках и говорил только в тех случаях, когда его спрашивали о чем-то. Очень редко упоминал Харуэлл, где он возглавлял теоретический отдел. Он всегда казался мне большим энтузиастом Харуэлла. Я могла бы простить ему все что угодно, но не предательство.

Руди пришел с работы раньше обычного. Всегда сдержанный, он и сейчас старался не выдать своего настроения. Но я все поняла. Руди сказал, что с утра позвонил какой-то журналист, сообщил об аресте Клауса Фукса и попросил у него развернутых комментариев. «У меня нет комментариев», – и Руди положил трубку. Но звонки продолжались не переставая.