Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

— Понятно.

И Анри умолк, не без злорадства затягивая паузу. Вот теперь они подошли к сути дела. Шесть месяцев вопрос о статуте «Ла Гранжет» висел в воздухе. В марте Анри поручил нотариусу подготовить к его возвращению проект договора. Потом смерть Жана спутала все планы. Потребовалось несколько недель, чтобы утрясти формальности, связанные с правом наследования. А затем весь сентябрь шел спор между нотариусами.

Как и следовало ожидать, Бриу хотел либо получить договор на аренду по всем правилам, либо дарственную, которая предоставляла бы ему полную свободу и давала возможность распоряжаться по своему усмотрению не только зданием, но и участком.

По правде говоря, это было бы справедливо, поскольку работы, которые собирался предпринять муниципалитет для того, чтобы превратить «Ла Гранжет» в зрительный зал, должны были обойтись примерно в пять миллионов франков. Когда платят такую цену, вправе требовать гарантию. Но Анри решил не сдаваться. Под конец он согласился лишь на то, чтобы муниципалитет пользовался зрительным залом и техническим оборудованием при условии контроля со стороны Учредительного комитета. Что же до участка, то Анри оставлял за собой все права собственности на него и специально оговаривал, что не потребует ни арендной платы, ни какой-либо иной мзды.

— Послушайте, дорогой профессор, — сказал Бриу, — почему вы боитесь оказать мне доверие?

В голосе его звучала нотка раздражения. Анри искоса поглядел на него и решил, что настал момент выложить карты на стол. С нарочитой медлительностью он вытащил из кармана трубку и набил ее.

— Вы позволите?

— Прошу вас.

Три затяжки. Молчание.

— Я опасаюсь, — сказал Анри, — как бы вы не передали «Ла Гранжет» в распоряжение церковных организаций, чтобы они устроили там клуб для молодых поселян-католиков.

Застигнутый врасплох, Бриу вспыхнул и заморгал.

— Не понимаю… С чего это вы взяли…

— Я ошибаюсь? Может быть, спросим аббата Ведрина?

— Ну хорошо, дорогой профессор, предположим, что ваши опасения обоснованны и мне пришла в голову мысль использовать это здание и этот участок на благое дело, а не только для фестиваля. Что же, прикажете меня вешать за это?

Он уже успел взять себя в руки. У политического деятеля душевное равновесие восстанавливается автоматически. Анри улыбнулся.

— Никто не собирается вас вешать, господин мэр.

— Ну, вы меня успокоили… Послушайте, дорогой профессор, давайте говорить серьезно. Не станете же вы утверждать, что вы ничем не отличаетесь от нашего дорогого Тастэ! Вы держитесь антиклерикальных убеждений — прекрасно, но нельзя же осуждать благое дело только потому, что оно имеет отношение к религии. Сегодня церковь совсем не та, какой она была во времена отца Дюпанлу. Ваша матушка…

— Моя мать никогда бы не позволила аббату Ведрину и ногой ступить в «Ла Гранжет».

— Бесспорно… во всяком случае, вполне вероятно. Но тут немалую роль играет ее профессия, принадлежность к определенному поколению… А ваш брат, думаете, одобрил бы занятую вами позицию?

— Именно он и рассказал мне о ваших намерениях.

— Ах вот как!

Снова молчание. На этот раз мэру явно потребовалось больше времени, чтобы прийти в себя. Автоматически душевное равновесие не восстанавливалось. Мэтр Бриу поднялся и подошел к окну.

— Господин профессор, давайте говорить откровенно.

— Уверяю вас, господин мэр, я абсолютно откровенен с вамп.

— У нас нет никаких причин выступать друг против друга. Хотите, будем союзниками?

— А у нас могут быть общие враги?

— Дорогой Лассег — вы разрешите мне вас так звать? — это ваш родной город, и вы должны играть в нем определенную роль. Я же здесь пришелец.

— Вы хотите уступить мне свое место?

— А почему бы и нет? Рано или поздно это вполне может случиться. Очередные муниципальные выборы состоятся в шестьдесят пятом году. А пока ничто не мешает вам войти в состав нашей небольшой группы.

— В какую же партию вы предлагаете мне вступить? В ЮНР или в МРП? Я, знаете ли, скорее социалист.

— Ну и что же? Посмотрите на Фоссада.

— Именно потому, что он у меня перед глазами, я и не желаю походить на него.

— А потом слово «социалист» в наше время ровно ничего не значит. Теперь все социалисты. Генерал де Голль — социалист, американцы — социалисты…

— Надо будет написать об этом моему другу Фиделю Кастро. Он, конечно, придет в восторг от такого известия. Ну, а папа? Он, очевидно, тоже социалист?