Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

— Ты еще долго намерен там торчать, братишка? — спросил он его при прощании. — Неужели для тебя не найдется места во Франции?

— К сожалению, найдется. Хорошо уже то, что мне позволили пробыть там так долго.

— Но эти твои легионеры, парашютисты — ты же больше не веришь в их миссию. Ты сам мне говорил. Делать им там больше нечего.

— Да, к счастью, нечего. Но потому-то я и не хочу бросать их сейчас. Ты представить себе не можешь, как болезненно они все это воспринимают. Трудно выходит из игры, когда она еще идет. С тобой так никогда не бывало?

Нет, с ним так никогда не бывало. Ну а с ней? А с Мадлен? Ведь Мадлен тоже помимо воли вынуждена была выйти из игры.

Он так и не встретился с ней до отъезда. Ничего, они еще успеют обо всем поговорить, когда он вернется в июне. Конечно, о том, чтобы возобновить супружескую жизнь, сейчас не может быть и речи, если вообще стоит ее возобновлять. Пока надо затянуть развод на несколько месяцев. А там будет видно.

Что будет видно? Раз уж возникает такой вопрос, надо его решать. Еще неделю тому назад будущее представлялось ему ясным и не было никаких оснований что-либо пересматривать.

Анри все тщательно обдумал. После революции кубинцы неоднократно предлагали ему вернуться в Гавану. Предложение было заманчивым, но ничто так не отягощает человека, как мечта. Молодые североафриканские государства — это было бы не менее интересно, чем Куба Фиделя Кастро, такую возможность нельзя упускать. И потому, пока Анри верил в скорое разрешение алжирской проблемы, он медлил с ответом. Но война затягивалась, и ему пришлось отказаться от своей мечты. Незадолго до своего кратковременного посещения Сарразака он согласился заведовать в Гаванском университете кафедрой истории колонизации. Этот год, когда ему придется подменять своего коллегу в Бордо, явится как бы переходным периодом; быть может, ему удастся добиться официального назначения. Если же французское правительство — хотя это маловероятно — откажется командировать его на Кубу, Анри подаст в отставку и плюнет на свою карьеру.

Словом, жизнь придется начинать сначала. Это не пугало его даже сейчас. Его пугала лишь собственная боязнь непоправимого. Сжечь мосты — пожалуйста, но при этом сохранить дощечку, жердь, буй, кусок каната, чтобы была хотя бы иллюзия того, что можно вернуться.

Но в таком случае как уберечь себя от сожалений? Достаточно было Жану намекнуть на шаги, предпринятые Мадлен, — и стена его решимости не то чтобы рухнула, по в ней обнаружились тщательно подготовленные в свое время бреши. Отныне он уже не защищен от ловушек, которые расставляет ему Сарразак, обещая спокойную жизнь человека, почитаемого в округе. Но и попадись он в ловушку, спокойствия все равно не будет, ибо затея с устройством театра в «Ла Гранжет» вновь даст ему в руки нить Ариадны, которую он в свое время упустил и которая приведет его к тому дню, когда пять лет назад в Париже он прожил с Жанной целую жизнь между прилетом на Орли и отъездом с вокзала Аустерлиц. Разве он уже не вступил в лабиринт и не позволил своему противоречивому прошлому совлечь себя с пути, ведущего на Кубу? Мадлен и Жанна выступали тут как две союзницы, объединившиеся, чтобы заставить его отказаться от своих решений. Одним словом, настоящий заговор Лизистраты.

Он улыбнулся, и североафриканец ответил ему ослепительной улыбкой. В купе проник характерный запах фабрики, тушеной капусты и уборной — Матриса остановилась.

Только очутившись наедине с Теодором, Анри заметил, как напряженно держится его спутник. Он сидел на самом краю скамьи, прижав пакет к животу, полузакрыв глаза, но голову держал очень прямо, точно застыл в трансе. Эта поездка в Бордо, очевидно, представлялась ему чем-то необычайно дерзким и удивительным. Анри попытался завязать разговор.

— Отличная была идея предложить «Лизистрату» для нашего фестиваля.

Бледное недоверчивое лицо повернулось к нему. Взгляд был умный, но избегал встречаться с глазами собеседника.

— Надо только найти пригодный для постановки вариант… или создать его. Аристофан нелегкий автор. Вы уже пытались переводить?

— Да, немного.

Гонэ не ответил, а скорее пролаял охрипшим от застенчивости голосом, но невольно указал на пакет.

— А, так перевод с вами? Можно взглянуть?

Теодор замер, но привычка подчиняться одержала верх. Дрожащей рукой он принялся развязывать бечевку.

— Я переводил по рукописи…

— Неважно. Давайте сюда.