Фигль-Мигль - Долой стыд

— Ты сам-то тот?

У него достало сил засмеяться. Деланый вымученный смех. Лучше других вариантов.

— Чего он, по-твоему, добивается?

— Штык? Хочет иметь нас на поводке.

— Нет, специалист.

— Ещё проще. Нашу сибирскую язву помнишь?

— Я не понимаю, как мы могли быть такими идиотами.

— Идиоты не идиоты — сработало ведь. Он делает то же самое.

— Зачем?

— Не знаю. Может быть, в итоге всех спасёт и вознесётся.

— Куда?

— ...В губернаторы? Ну или в советники при таком губернаторе, который будет у него в руках.

— А мы что?

— Мы будем настороже.

— ...С меня — оргусилия.

Я написал докладную на специалиста и получил выволочку. Ты с каких пор аналитик? спросило начальство. Ты, может, думаешь, что аналитиков в стране нехватка? И вперивает этот оловянный взгляд, который вырабатывается у начальства и школьных учителей.

Подневольному человеку нужно уметь отключаться. Загоняют иголки под ногти, а ты представляешь, что неосторожно гладишь ёжика, как-то так. Начальство рассказывало мне про меня, а я думал о девушке с синяками. Поняв, помощи в чём она ждёт, я внутренне заржал. Павлик и здесь не удержался налгать, и она была убеждена, что могучее и безжалостное ФСБ наложило на него свои горячие лапы. Я понял, что ей его жаль. Что она беспокоится. Я вообще ничего про неё не понял, кроме того, что у девушки проблемы потяжелее, чем дружба с семьёй Савельевых.

Пытаясь представить извращенца, с которым она связалась, я увидел скота из тех «умных», перед которыми она благоговела, слизня с тремя дипломами, без яиц, без совести и с огромным самомнением на том месте, где должен быть нормально работающий член. Такого легко было вообразить среди клиентуры Худого. Я никогда не понимал, как он их выносит.

— Ты понимаешь, куда нас мечтают впутать?!

— А?..

— Не на того напал, гадёныш! Он думает, я его телодвижений не вижу! Там шепнуть, здесь шепнуть, шаг в сторонку! Стравливает нас, как тараканов! Как этих, из банки! А ты что стоишь пялишься? Пошёл вон! Работать!

Ну да. Нет предела тому, что человек может вынести.

Я пошёл к себе и погрузился в составление бумаг, от которых уж точно никому не будет ни жарко ни холодно. Но через час вновь был вызван и промаршировал обратно.

— Ну вот что, Кира. — Начальство называет меня так очень редко, в хорошем настроении. Я до сих пор не смог понять, запоминает ли полковник оскорбления, которыми осыпает подчинённых, и что вообще по этому поводу думает. — Вот что. Фуркина обвинили в смерти Светозарова.

— Кто?

— Нет, это пока неофициально. Пошли, ты знаешь, разговоры. Или сам он в Фейсбуке что-то ляпнул? С такого станется. Поедешь сейчас, поговоришь.

— С Фуркиным?

— Нет, с Фейсбуком его! Не тупи.

— Но почему я?

— А кто у нас в сферах вращается?

Я не спросил, почему это я поеду к Фуркину поговорить, а не он к нам для дачи объяснений. Почему это я должен нарезать круги и умасливать. А вон московский Следственный комитет приходит к сферам на рассвете с ОМОНом, и ничего.

— ...Ты с ним поосторожнее. Он масон.

— Чего?!

И этот туда же, подумал я. Все наши верили в масонский заговор как в таблицу умножения.

— Лет двадцать пять уже. Первый масон Советского Союза, если не считать тех, которые перемёрли. Я тогда уже... — полковник сделал многозначительную паузу, предоставляя мне по своему разумению наполнить её образами суровой и обречённой борьбы. — Впрочем, не суть. Мы нашли выход из этой проблемы. — Борьба, намекал утомлённый голос, не была столь уж безнадежна. — Ты какие-нибудь знаки знаешь?

— Знаки?

— Опознавательные. Нужно как-то этак пальцами сделать, что ли. Будет проще, если он примет тебя за своего.

— Может, мне ему этак подмигнуть, пусть примет за пидора?

— ...Нет, он не такой. Мигать не надо. — Начальство ещё разок обдумало и взвесило. — Ну, езжай. Я позвонил, договорился.

Мариинский дворец всегда казался мне каким-то саркофагом, мёртвым и днём, словно ночью. Здесь пусто. Туристы жмутся к Исаакиевскому собору, а прохожие ускоряют шаг, давая понять полиции и камерам видеонаблюдения, что они всего лишь мимолётные, скользящие тени. Сегодня не было и прохожих: только скудный сухой снежок, белая пыль позёмки, Николай Первый, на которого никто никогда не смотрит, и холод, холод.

У этих самых дверей в такую же погоду стреляли в министра внутренних дел Сипягина перед заседанием Госсовета или после, все были в сборе, и Витте, Дурново, Куропаткин, фон Плеве, в шитых золотом мундирах и звёздах, держали умирающего, а врач пытался остановить кровь, делая бесконечные тампоны из ваты, и жена швейцара стояла с тазиком карболки наготове. После похорон остались огромные запасы чёрного сукна, у Плеве спрашивали, не продать ли, он ответил: «Не надо, ещё для меня пригодится»...