Фигль-Мигль - Долой стыд

Уметь разделить судьбу и погибнуть.

Однако в чём же я не принял участия?

Вся та история для меня — сплошные белые пятна. Понимаете, товарищ майор, я очень хорошо знал его самого — и почти ничего о его замыслах. Тайное общество, вполне возможно — террористическое; имеющее целью... здесь я ставлю вопросительный знак.

И что значит «террористическое»? Это ваше предположение, товарищ майор, которым вы сбили меня с толку. С чего бы это он обратился к терроризму? В его намерения не входили ни анархия, ни захват власти, ни даже домашний спор с властью наличествующей: он видел её уже не вполне советской, но не мечтал ни сменить, ни очистить по правильным советским лекалам, на что тогда было много охотников.

Мы не зря столько говорили о Леонтьеве. Мы не зря его так любили. У того молодого человека — и вы прекрасно должны помнить — было леонтьевское чувство, что всё летит в тартарары, и то же леонтьевское злое, нетерпеливое и даже радостное — румяный от какого-то полурадостного гнева , да? — стремление поскорее уж провалиться. К этому он, собственно говоря, и готовился: к ужасному концу. К войне.

С кем и на чьей стороне?

(А ведь как раз в это время его чуть было не выкинули из аспирантуры истфака, и вы ходили за него просить. Туше! Вы думали, я не знал? Кстати, ваши курировавшие Клуб коллеги постоянно ходили по редакциям журналов и издательств просить за своих подопечных; Хренков тогда удивлялся, как ловко пристроились люди, пытающиеся прожить за счёт ссор с советской властью. Ох взвалило же Пятое управление на себя обузу.)

С кем и на чьей стороне.

Не знаю с кем. (На всякий случай он ходил в тир.) Ответить на второй вопрос легче: на стороне, которую бы выбрал Леонтьев, то есть в наших условиях — на чьей угодно против демократической западной цивилизации.

(Хочу знать, что сказал бы Константин Николаевич, встав из могилы, про своих драгоценных турок, обряженных в «кургузые европейские пиджачки», и всё, что осталось в мире по части живописного: сомалийских пиратов, футбольных болельщиков и гей-парады. И про Россию. Наше бедное отечество, с эстетической точки зрения никогда не бывшее на высоте своего имиджа империи зла. Что в 1986 году, что сейчас — не думаю, что он ударил бы палец о палец ради такой России. Разве что восточный вопрос? Александр Македонский в пернатом каком-нибудь шлеме и Лоуренс Аравийский в чём-то таком арабском, пёстро-тяжёлом? Да, Сирия бы его взбодрила. С оговорками. Человек, который сказал: «Восхищаться машинами не умею», вряд ли изменит себе ради ВКС РФ.)

Что касается исключения: ничего политического, прислали бумагу из милиции. Это была уже драка номер два, не имевшая бы, возможно, таких последствий, если бы не сошла всем с рук эпическая драка номер один, в которой, как вы помните, вами выбили дверь в той распивочной на Карповке.

А всё иллюминаты.

Хочу подчеркнуть: я признаю за результаты иллюминатского заговора парламентскую демократию, транснациональные корпорации и творчество Дэмиена Хёрста, но не прихожу от них в ужас. Да, это плющ — ядовитый плющ, если хотите; вытеснивший куда более привлекательные формы жизни. Но что с того? Мало ли привлекательного погибло за двести тридцать последних лет.

(Не думаю, что Константин Леонтьев любил какое-либо оружие, кроме холодного. Неотменяемая разница эпох: для моих ровесников и танк эстетически привлекателен, для ровесников Леонтьева и железные дороги — чарующие, полные поэзии! — апофеоз безвкусия. У Леонтьева не было такой ненависти к железным дорогам, как у Флобера, но он их отчётливо недолюбливал в ряду изобретений, призванных выводить человека из равновесия , и, кроме того, увы, мало задумывался о приносимой ими воюющей армии пользе. Предложи ему выбирать между джуббой и камуфляжем, какие тут были бы колебания? Ум ликующе приемлет мечту о победах и завоеваниях — но мы ещё дойдём до Ганга, но мы ещё умрём в боях ; ему бы понравилось — а глаза в то же время жмурятся в отвращении: нельзя ли дойти и умереть, как-нибудь по-другому приодевшись? Беда с эстетами.)

Иллюминаты и тот молодой человек.

Одно время я думал, товарищ майор, что вы его спровоцировали. Сознательно, расчётливо подтолкнули, чтобы у вас самого появилась возможность наполнить заведённую папку понятными вашему начальству материалами. Разве не так это делается? Лёгким движением пера ламентации сугубо академического характера превращаются в попытку купить оружие. Терроризм, придумали тоже. Кого было убивать в середине восьмидесятых?