Фигль-Мигль - Долой стыд

Я уже не помнил, в Фонде Плеве это услышал или от Максима на наших посиделках, и только теперь впервые, глядя на Мариинский дворец, задохнувшись сухими мелкими колючками — ветер и снег одновременно, — осознал, что мы были среди стрелявших и стреляли в тех, кто умирал на посту. И не знаю, как негодяй, взяточник и позор родины, умерший на своём посту, переставал быть негодяем и позором.

Потом я вспомнил, что именно такие мысли поклялся гнать.

Теперь в Мариинском дворце заседал Фуркин. (И Светозаров заседал, пока не умер.) Меня встретили и проводили, плотно окружив, помощники депутата: боялись, что я сбегу, что-нибудь украду или начну фотографировать.

У Фуркина уже сидел Нестор из Демократического Контроля. Мне стало легче. Я сказал себе, что мы боремся не с государством.

— Группа поддержки?

— Всё согласовано, — надменно сказал Нестор. — С вашим же, между прочим, руководством.

Я вспомнил о приказе руководства сделать что-нибудь пальцами. Фуркин избавил меня от хлопот, не подав руки.

— Ну что, что такое? — быстро и раздражённо проговорил он. — Я уже сказал, это был взлом, взлом аккаунта. Вы что же, думаете, я смог бы? Смог писать о нём такие гадости?

Но раньше ты их писал, подумал я.

И он понял.

— Раньше — это совсем другое дело. Это совсем другое дело, пока человек жив. Мы были оппоненты! Политические враги! И при этом — вот здесь, бок о бок — коллеги, оба депутаты, избранные народом... в моём, по крайней мере, случае... я не шёл по партийным спискам. Да и он тоже. Не по моей же вине он умер!

И не по нашей, подумал я. Аминь.

— Вы заявление писали?

— Писал! Представьте себе, написал!

Фуркин был похож на обросшего бородой хорька — с кривыми, но острыми зубками. Депутатом он сделался так давно, что жизнь внутри стен этого дворца стала для него единственной неоспоримой реальностью, и Светозаров, часть этой жизни, был реальнее и ближе любого избирателя. Его голос искренне задрожал, когда он говорил о смерти человека, годами отравлявшего ему существование. Да и что там Светозаров мог отравить! Депутаты живут в собственном мире и ссорятся как члены одной семьи, а ссорясь на публику, остаются в пределах раз и навсегда избранных тем. (Например, все они, даже коммунисты, очень аккуратно избегают говорить о классовых различиях или, не дай бог, о классовой борьбе.)

— Ещё вопросы? — спросил Демконтроль.

Нестор явно желал что-то продемонстрировать, и не столько мне, сколько парламентарию. Который немедленно отреагировал:

— Мне нечего скрывать, абсолютно нечего. Пусть спрашивает.

О чём же мне тебя спросить? подумал я.

— Как по-вашему, кто распускает эти слухи? Ну вы знаете... И вот теперь история с вашим аккаунтом нехорошая... Вы ведь со Станиславом Игоревичем знакомы? У него похожие затруднения.

— Ничего общего! Никакого подобия!

Достойно примечания: выкрикнул это не Фуркин, а Нестор.

Так-так, мои хорошие, подумал я.

В сущности, всё это было очень глупо и мелко, но именно глупые и мелкие вещи составляли главный интерес в жизни этих людей. Они питались и дышали пустяками. Никто бы не заподозрил Фуркина и Нестора Ивановича в том, что они широко грабят казну, мошенничают с госкорпорациями или министерствами, отправляют к своим врагам наёмных убийц. Зато на них первых показывали пальцем, когда речь шла о мелких пакостях, — и почти каждый раз несправедливо.

— Как раз-таки очень много общего, — сказал Фуркин замогильно. — При этом дьявольски всё синхронизировано. В такие совпадения невозможно поверить, даже если верить в совпадения в принципе. — Он сам себе покивал. Он, разумеется, ни в какие совпадения не верил. — Это заговор. Вы что, не видите, что это заговор?

— Против кого?

«Против меня», — чуть было не ляпнул он, но вовремя спохватился. Всегда и везде Фуркин подчёркивал скромность своих сил, дарований и положения. Он был всего лишь солдат, исправный солдат великой армии.

— Против демократии, разумеется. Прогресса, общечеловеческих ценностей — всего, над чем вы так усердно смеётесь.

— И тщетно, — сказал Нестор.

— Да, конечно. И тщетно.

Я видел это прямо сейчас собственными глазами: Нестора распирало. Какое-то тайное знание, секрет заставляли его вертеться и сдерживать улыбку.

— А вы что скажете, Нестор Иванович?

И впервые на моей памяти Нестор Иванович отказался что-либо сказать.

Специалист позвонил сразу же, как только я вышел на площадь, — как будто за кустом дожидался.