Елена Посвятовская - Жила Лиса в избушке

— Только сильно не умничай! Одним словом давай, — выпытывала Тоня про модный джаз-бэнд.

Петечка глубокомысленно мычал, взбивая чужие локоны.

— Весьма остроумно, — изрекал наконец. — Это хорошо, хорошо так о музыке, не сомневайся.

— Ладно, — помедлив, соглашалась Тоня, записывала.

А однажды, в муторный дождливый четверг, прилетело к ней очередное заумное: “Сегодня только дома в пледе, с ромом, глинтвейном, мистика, готика, «Любовник леди Чаттерлей»”.

— О господи, — простонала Тоня.

Нет, общая картина ясная: кто бы спорил — в дождь только дома и сидеть. И то, что он о фильме каком-то, поняла, но вот как попасть в ноты, да и на работе не погуглить этого любовника, что там к чему. Она махнула рукой, решила и не отвечать вовсе: через часик напишет что-нибудь другое уже. Но Петечка, пристраивая зонт у порога, вдруг обмолвился:

— Утро не назовешь романтическим... — передернулся, как от лимона. — В такие дни нужно сидеть у камина где-нибудь за городом, читать Голсуорси. Кофейник медный на плите, у ног собака грязная.

— Что ж не помоют? — удивилась Людмила.

Петечка заливисто хохотал, а Тоня усмехнулась, какая же все-таки дура эта Людмила. И да, главное, что она схватила схожесть разглагольствований, и Петечкино красивое про собаку, в принципе, тоже понятно. Два раза переспросила о Голсуорси, и вот он, достойный ответ: что лучше не дома — нет, в такой день надо за городом, ну и так далее, и про собаку, и про писателя — всё ввернула. Он затрепетал: родственные души, то-се.

Тоня сделалась еще более плавной, мягкой. Говорила вежливо, негромко, думала над словами, как если бы он был рядом, репетировала себя будущую. Положив пряди на фольгу или состав на волосы, улыбалась клиенткам в зеркала: “Все, сидим ждем, журнальчики листаем”. Людмила за Тониной спиной приставляла к голове ладошку-корону. Но Тоня плевать хотела и даже на крыльцо ходила теперь без Людмилы — о чем с ней курить. Убаюканная этой осенью, снова влюбленная, не понимала, куда идет, но шла, гордясь собой чрезвычайно. Сначала — тем, как ловко все придумала, нашла лазейку, интонацию, чтобы вернуть обидчика, уронить на колени; но потом все эти статьи, музыки, фразы проросли в ней ее придуманным образом, перемешав, затуманив реальность. Гордилась до слез, что растет, что внутри нее идет неустанная работа, ведет ее к какому-то неведомому совершенству, что все не зря, все ее прежние мучения, и скоро-скоро ей за всё отплатится.

Она пришла заранее минут на пятнадцать. Торговый центр только что открылся: одна-одинешенька в проходном неуютном кафе, вой кофемолки, алюминиевая тоска стульев, скелетиками вокруг, пусто, гулко. Это он настоял на встрече перед отпуском: они улетали с женой на Бали почти на три недели и Новый год прихватывали. Он умолял, твердил, что сойдет с ума, если не увидит ее наконец, не дотронется. Она, испугавшись этой долгой разлуки, согласилась почти перед самым отлетом.

На столике стынет американо, белый молочник, пакет подарочный. В пакете штора и коробка с одеколоном дорогущим: она не знает, зачем купила его десять минут назад.

— Британский люкс, — с гордостью высказалась девушка в бутике, перевязывая коробку атласной черной ленточкой.

Вот он.

Снова розовый кулак под щеку, от волнения тошнило. Он вбежал через стеклянные двери, разгоряченный с мороза, какой-то молодой, дубленка нараспашку. Улыбался издалека, вглядывался в нее, вглядывался. Узнав Тонечку, оборвал взмах руки, замедлился, брел по пояс в серых стульях.

— Привет, — хрипловато.

— Здрасте, — Тоня кокетливо перенесла кулак под подбородок.

Оба молчали. Улыбаясь, Тоня показала глазами на стул рядом. Он запротестовал: бегу, мол, на встречу. Озирался по сторонам. Тоня ахнула внутри: во дурак-то, до сих ничего не понял.

— Как дела? — вдруг сел.

— Лучше всех, но никто не завидует, — она постаралась рассмеяться, серебристо, нежно, развернуть этим его взгляд от входа.

Не оценил — улыбался отстраненно, одним уголком рта. Вдруг увидела, что он тяготится ею. Это было так оскорбительно. Она не знала, чего ждала, к чему шла всю осень. По-разному всегда в голове крутилось: на первом месте, конечно же, чтобы понял, чего она стоит, вон как всю его нудятину щелкала, чтобы восхитился, обалдел. Если нет, то просто как месть, что ли...

— Я попозже, — это уже официанту; сжимал перчатки в кулаке.

Попозже он! Гнев ударил Тоне в голову. Она поднялась, чувствуя, что на лице выступили пятна, перекинула пальто через локоть.