Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

Сестра проснулась, встала с кровати, розовая, как заря. Розоперстая, розостопая, розососковая. Высокая, крепкая, фигуристая, Юноне подобная. Вымылась и почистила зубы. Простой белый лифчик, панталончики из «Маркса-и-Спенсера». Ничего причудливого. Надела форму, шапочку, жесткие черные Сестринские туфли.

Палата А4, пожалуйста, сказала она туфлям. Те ее туда доставили. Какое наслаждение – видеть, как она идет! Стены были прохладны и свежи с обеих сторон, коридоры улыбались отраженной Сестрой.

У себя в кабинете Сестра управилась с кабинетными делами, выкурила сигарету, отперла медицинский шкафчик, окинула взглядом свою империю. Вассалы кашляли и вздыхали, пожирая ее глазами, выпученными над кислородными масками. Однажды принц ко мне явится, подумала Сестра.

Она обошла их, изящно несомая на Сестринских туфлях, влача за собой облака милосердия и либидо, сопровождаемая тележкой с лекарствами. «А-а-ах-х!» – вздыхали они. «О-о-ох-х!» – стонали они. Глубоко дышали они кислородом, скромно мочились в бутылки под простынями. Какая койка это окажется? – думала Сестра.

Шел дождь. Свет в палате был серебрист, музыкален. Потолок витиевато крепился, точно крыша перрона на викторианском вокзале. Свежепокрашенными в кремовый викторианскими подкосами. Серебряный дождесвет, зеленые одеяла, белые простыни и наволочки, все пациенты на своих местах, хрусткие молоденькие сиделки, голубые и белые, аккуратно содействуют. Все опрятно, подумала Сестра. Какая это окажется койка?

– Как движется? – спросил Творческий Директор из между своих бакенбардов.

– Думаю, мне удалось, – ответил Кляйнцайт из-под перхоти. – Начинается с того, что мужчина толкает тачку, полную клади. Музыки нет, слышно лишь его дыхание, да скрип тачки, да стук клади. Затем наезд камеры, крупный план. Широкая улыбка – он достает из кармана тюбик «Бзика», поднимает его, не произносит ни слова. Что вы думаете?

Творческий Директор сел в своих узких брюках, закуривать не стал, потому что не курил.

Кляйнцайт закурил.

– Подход cinéma veritе́ [11] Правдивое кино ( фр .). – Здесь и далее примечания редактора, кроме оговоренных особо . , – сказал он.

– Почему тачка с кладью? – спросил Творческий Директор, на десять лет моложе Кляйнцайта.

– Почему нет? – ответил Кляйнцайт. Он умолк, поскольку боль сверкнула от А к В . – Она годится не хуже чего угодно еще. Она лучше уймы всякого.

– Вы уволены, – сказал Творческий Директор в своей зауженной сорочке.

– Гипотенуза – потешный орган, – сказал доктор Розоу у себя в кабинете на Харли-стрит [12] Харли-стрит – улица в центре Лондона, где с XIX в. находятся приемные ведущих частных врачей-консультантов. . Доктору Розоу было лет пятьдесят пять, джентльмен до последнего дюйма, и выглядел он так, что еще сто лет протянет, даже не запыхавшись. Журналы в его приемной тянули фунтов на двести. Его кабинет был оснащен жестянкой пластырей, иглой для взятия крови, маленькой стойкой с пробирками и электрическим камином времен Регентства [13] По-английски «small time» означает «мелкий, заурядный». – Примеч. перев . . Имелся у доктора Розоу и стетоскоп. Доктор осмотрел его, щелчком стряхнул немного серы. – О гипотенузе нам известно не до ужаса много, – произнес он. – Да и о диапазоне, если уж на то пошло. Можно всю жизнь прожить, даже не ведая, что у вас есть то и другое, – но уж если они взбрыкнут, неприятностей не оберешься.

– Вероятно, пустяк, э? – спросил Кляйнцайт. – Просто дергает немного от А к В … – Вот опять – на сей раз ему точно вогнали поперек раскаленный железный прут. – Немного дергает от А к В , – сказал он. – Вероятно, у всех такое иногда бывает, я полагаю, хм-м?

– Нет, – ответил доктор Розоу. – Сомневаюсь, что у меня и три случая в год наберется.

Три случая чего, чуть не спросил Кляйнцайт, но не спросил.

– И ничего серьезного, э? – спросил он.

– Как у вас со зрением? – осведомился доктор Розоу. Он раскрыл папку Кляйнцайта, заглянул в нее. – Мушки, точки плавающие не замечали?

– А они разве не у всех бывают? – сказал Кляйнцайт.

– Как у вас со слухом? – спросил доктор Розоу. – Слышали когда-нибудь эдакое кипенье в совершенно безмолвной комнате?

– А это разве не просто акустика в комнате? – сказал Кляйнцайт. – В смысле, комнаты и впрямь кипят, когда в них тишина, разве нет? Такое едва различимое тонкое шипение.