Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

Лицо его собеседника смягчилось за очками и бородой.

– Трудно отпускать, – сказал он.

– И держаться трудно, – сказал Боаз-Яхин.

– За что? – спросил тот.

– За колесо, – ответил Боаз-Яхин.

– А, – произнес отец. – Это колесо я знаю. – Он улыбнулся и сел рядом с Боаз-Яхином. Они сидели на полу и улыбались, а судно гудело, жужжали кондиционеры, и темное море скользило по обоим бортам.

Темнота ревела со львом, ночь кралась его безмолвием. Лев был. В неведении о не-существовании он существовал. В неведении о себе самом он был весь залитая солнцем ярость со спокойной радостью в середке, он был ярость бытия-охотником, вечно возрождающаяся, чтобы пожрать не-бытие. Колесо было, когда он смугло несся по равнине, впечатывая свое движенье в благодарный воздух. Прежде он умер, вцепившись зубами в колесо, что прокатилось дальше и оставило его мертвым. Колесо длилось, длился лев. Он был невредим, ничем не умаленный, ничем не возвеличенный, абсолютный. Ел он или не ел мясо, был зрим или незрим, познан, когда было о нем знание, не познан, когда знания не было. Но всегда он был.

Не было для него ни карт, ни мест, ни времени. Под его поступью катила круглая земля, вращалось колесо, снова вознося его к смерти и жизни. Через его бытиельвом скользили звезды и чернота, пело утро, утишала ночь, заря прорывала свой дневной свет из лона жизненного ужаса. Океаны вздымались, хрупкие мостики смыкали извилистый след дней, восходящий воздух пел львиный полет в крыльях птиц. В часах тикало львиное время. Оно билось в ударах сердца, в шагах, бредущих, ничего не ведая, в душах повинных и горестных, душах любви и боли. Его призвали, он пришел. Он был.

После своей последней встречи со львом Яхин-Боаз чувствовал себя незрелым, глупым, потрясенным. То, что лев повернулся теперь к нему спиной, пугало еще больше, чем нападение накануне. Словно настоящее изрыгнуло его, как Иону. Он лежал на сухой земле, хватая воздух ртом, под оком взыскующего Бога.

– Бога нет, – произнес он, – зато взыскания существуют, поэтому с такой же вероятностью может существовать и Бог. Возможно, он, в конце концов, и есть.

– Люди всегда думают, что Бог с ними, – заметила Гретель. – Но Бог, возможно, в мебели или с камнями.

Иди и проповедуй [4] Марк 16:15, парафраз. – Примеч. ред . , вспомнил Яхин-Боаз, умом попрежнему с Ионой. Царь спит со своими колесницами, львы мертвы. Я не отметил львиный дворец на моей карте карт. На Боаз-Яхиновой карте карт. У меня есть лев, и ему я уже рассказал о ковбойском костюме.

Он попытался вспомнить, почему прежняя жизнь казалась ему невыносимой. Признаться, он не чувствовал себя цельной личностью, но, по крайней мере, был умеренно удобно устроившимся неудачником, кому достает всего, кроме яичек. Вот если б ему перепадали угождения нены, вернее – жены, но без самой жены! Поблудится, получится ли без нее обойтись, он сомневался. Несмотря на новообретенную мужественность, у него ничего не было, он был ничто. Изумлялся тому, что и дальше предается любви с Гретель. Что-то живет во мне собственной жизнью, полной аппетита, подумал он. Где я, когда это происходит? На какой карте?

Отчего мне теперь страшно? – думал Яхин-Боаз. Импотентом я был в безопасности. Яйца иметь небезопасно. Сейчас я буйствую, как жеребец, а душу мою тошнит от ужаса. Жеребцы наверняка не боятся, львы не боятся. У меня есть лев. У меня нет льва – это я у льва есть. Лев меня галлюцинирует. Это льву рано поутру является Яхин-Боаз. Импотентом мне было надежно. Что это за чепуха была, мол, желаю мужского достоинства, раз я такой идиот? Пусть его голодает, лев этот. Не желаю его видеть. Пускай передают что угодно, я не стану принимать.

Несколько дней Яхин-Боаз, просыпаясь в положенное время, засыпал снова, дуясь, а в воображении его лев тощал день ото дня. Рядом с ним каждое утро в половине пятого просыпалась Гретель и с закрытыми глазами ждала, когда он выйдет, – а Яхин-Боаз снова засыпал и видел сны, которых не мог припомнить.

Яхин-Боаз видел сон. Он смотрел в микроскоп на подсвеченную каплю воды. В воде плавала зеленая сферическая форма многоклеточной животной водоросли. Тысячи крохотных шевелящихся жгутиков на ее поверхности вращали изумрудный шарик водоросли, как маленькую землю.

Яхин-Боаз усилил увеличение, вгляделся глубже в одну из сотен клеток. Ближе, ближе сквозь светящуюся зелень. О да, сказал он. В блистающем поле линзы совокуплялись нагие фигурки его отца и матери, а вокруг них сплошь темнота. Такие большие, а он такой маленький. Плечо, отвертывающееся внутри светящегося зеленого мира в капле воды.