Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

– Зачем?

– Не знаю. Но вдруг надо будет?

– Это тебе не автомобиль – надавил на тормоз и встал, – сказал купец. – И глубоко тут для якоря. Придется тебе огибать препятствия или давать машине задний ход, если что-то внезапно возникнет по носу. Учти, если заглушишь движок и выпустишь из рук штурвал, парус развернет судно против ветра, и оно резко сбавит ход, а затем постепенно остановится совсем. Так?

– Так, – сказал Боаз-Яхин.

Купец глянул на часы, переместил некоторые штырьки на своей навигационной доске, задал Боаз-Яхину новый курс по компасу.

– Через пару часов на горизонте по правому борту будет маяк, – сказал он. – После того как мы его пройдем, ничего не появится до самой моей вахты. Ты только держись того курса, что я тебе дал. Так?

– Так, – ответил Боаз-Яхин. Купец спустился в каюту, и Боаз-Яхин остался в темной рубке наедине со светящейся картушкой компаса и тусклыми зелеными глазками датчиков. Впереди, в черноте, от носа вечно разбегалась светящаяся волна, а деревянными глазами «Ласточка» слепо пялилась в ночь.

Спустя какое-то время одиночество стало уютным, темнота стала просто тем местом, где он был. Боаз-Яхин вспомнил дорогу к цитадели и развалины дворца, как в первый раз они показались ему совсем нигде, а потом стали тем местом, где он был. Колесо удобно лежало в руках. Отыскав отца, он просто скажет ему: «Можно мне мою карту, пожалуйста?» Ничего больше.

Возник свет, огонь маяка, что вращался и вспыхивал, но был он гораздо ближе, чем горизонт, гораздо скорее, нежели через пару часов, – и горел он по левому борту.

Он говорил – правый борт, подумал Боаз-Яхин, и он сказал, что появится огонь на горизонте через пару часов. Он со своей хрен́ овой доской и колышками. БоазЯхин заглушил движок, отпустил штурвал и спустился будить купца.

– Который час? – спросил тот. – Что случилось с двигателем?

– Я его заглушил, – ответил Боаз-Яхин. – Сейчас четверть четвертого, по левому борту маяк, и он довольно близко.

– Черт, – сказал купец и кинулся к трапу. Едва он соскочил со шконки, вдоль киля жутко заскрежетало. Когда они выбежали на палубу, суденышко резко подскочило, они услышали треск обшивки. Лодку приподняло еще раз, снова скрежет и треск досок.

– Прыгай в ялик и греби подальше, – спокойно приказал купец Боаз-Яхину, пока они скользили по накренившейся палубе к корме.

Гребя прочь от «Ласточки» в темноту, Боаз-Яхин услышал, как завелся движок, и тут же вспыхнул огонь на клотике. «Ласточка» зияюще выпрыгнула из ночи, море вновь вознесло ее, она задним ходом сошла со скал и клюнула носом, а купец бултыхнулся в воду подальше от борта.

Моя гитара и карта, подумал Боаз-Яхин. Пропали. Когда купец уже забрался в ялик, едва не потопив его при этом, топовый огонь скрылся под водой, и они снова оказались в темноте, которую регулярно прочесывал сноп света от маяка.

– Сукин сын, – повторял купец. – Сукин сын.

Волны плескали в борт ялика, когда Боаз-Яхин греб прочь от скал, что потопили «Ласточку». Он видел, как купец горбится, подаваясь вперед, темнее неба у него за спиной. Когда б луч маяка ни обмахивал их, Боаз-Яхин видел его мокрую белую рубашку и темные брюки, его мокрое лицо с открытым ртом. Внезапно Боаз-Яхина охватило чувство, что он со львом. Он едва не взревел. И тут же чувство пропало. Пустота.

– Как я мог это допустить? – тихо произнес купец. – Откуда ты взялся? Какой бес овладел мной настолько, что я доверил лодку твоим рукам? Матерь Божья, кто послал тебя мне?

– Это вы со своей хрен́ овой доской и колышками, – сказал Боаз-Яхин. – Как этот маяк оказался не на той стороне и не в то время?

– Это ты мне скажи, – произнес купец. – Я-то был уверен, что ты хотя бы можешь держать в руках штурвал и глядеть на компас. В полночь, когда я ушел спать, ты был на верном курсе. Скажи мне, роковой мой, бесенок дьяволов, податель печалей, что ты сделал потом?

– Вы ушли вниз не в полночь, – заметил Боаз-Яхин.

– Ладно, – согласился купец. – Я ушел вниз в десять минут первого. Не вполне в полночь. Мы тут не такие точные, как на военном флоте. Покорнейше прошу простить.

– И не в десять минут первого, – сказал Боаз-Яхин. – Я как раз смотрел на часы.

– Не шути со мной, дьяволенок, – сказал купец. Их омыл свет, и Боаз-Яхин заметил на его лице сомнение.

– На часах было два пополуночи, – сказал БоазЯхин. – Маленькая стрелка на двух, большая – на двенадцати. Если, по-вашему, это десять минут первого, ничего не имею против, считайте как хотите.