Катя Миллэй - Море спокойствия

– Джош. – В одном этом слове заключены все эмоции миссис Лейтон. Призыв, осуждение, вопрос, жалость. Теперь все смотрят на меня. И их нельзя в этом винить. Я сам привлек внимание своим тупым поведением, поскольку не в состоянии держать язык за зубами. Это не была вспышка гнева. Я даже голоса не поднимал. Сомневаюсь, что мой тон вообще хоть как-то изменился, но они все равно не привыкли видеть меня таким. Равноценно тому, как если бы Джош Беннетт вытатуировал имя Насти на своей груди. Жалко, бредово и до ужаса стыдно.

– Прости, – продолжает миссис Лейтон. Теперь она думает, будто я обманываю сам себя. Но я не из тех, кто подбирает бродяжек. Я не пытаюсь никого спасти.

– Она вам не цирковой уродец. – Я снова перебиваю миссис Лейтон, потому что не хочу слышать ее извинений. Женщина не обязана передо мной извиняться. Мне следует закончить этот разговор, пока я не зашел слишком далеко. Поступить так было бы умно, но сегодня я умом не отличаюсь.

– Но именно так она и одевается. – Саре тоже явно не хватает ума.

– А мне нравится, как она одевается. – Я не знаю, то ли Дрю пытается отвлечь всех нас от спора, напоминая о том, какой он идиот, то ли же он и вправду идиот.

– Конечно, тебе же меньше снимать, – парирует она.

– Послушай, Сара, у тебя какие-то проблемы? – взрываюсь я.

– А у тебя? Моим родителям нельзя быть с ней добрыми, а мне нельзя быть злой? По-моему, единственный, у кого здесь проблемы, – это ты. – Сара без труда повышает голос. Но хуже всего то, что она права. У меня действительно проблемы, а я даже не знаю, в чем они заключаются.

Ума не приложу, как получилось так, что наш ужин превратился в бардак. Но думаю, в этом виноват только я. Надо было держать рот на замке, слушать, как они играют в чудесную игру «Разгадай Солнышко», и не придавать этому значения. Но я этого не сделал.

Миссис Лейтон перехватывает меня возле грузовика, пока я не успел уехать. Ну почему она не может просто оставить меня в покое, как все остальные? Наверное, эта женщина взяла на себя ответственность за мою жизнь, нравится мне это или нет.

– Кто из вас встречается с этой девушкой?

– Думаю, никто. – Может быть, Дрю, но вряд ли. По крайней мере, я бы не применил к их отношениям слово «встречаться». А думать об этом не хочу. – Наверное, Дрю.

– Сомневаюсь. – Она многозначительно смотрит на меня.

– Тогда зачем спрашиваете?

– Джош. – Когда она уже перестанет произносить мое имя вот так? Мягко и осторожно, словно проводит языком по разбитому стеклу. – Только посмотри на то, как она одевается, как раскрашивает свое лицо и при этом не говорит. Она, может, и немая, но в ней все кричит о помощи.

Мне кажется, будто я сейчас смотрю одну из серий «Главного госпиталя».

– Так почему ей никто не помогает?

– Наверное, потому, что никто не знает как. Иногда проще сделать вид, что все нормально, чем посмотреть правде в глаза и признать, что все не нормально, но ты бессилен что-либо изменить. – Уж не обо мне ли она говорит своими полунамеками?

– Зачем вы мне это все говорите? Скажите Дрю.

– Ему все равно.

В ее словах звучит открытое обвинение, и я отвечаю на него:

– Мне тоже.

Настя

Я ненавижу свою левую руку. Ненавижу смотреть на нее. Ненавижу, когда она цепенеет и дрожит, напоминая мне о том, что моей личности больше нет. Но все равно продолжаю сверлить ее взглядом: ведь помимо прочего она напоминает о том, что я хочу найти парня, лишившего меня всего. Я убью того, кто убил меня, и сделаю это левой рукой.

В четверг по пути на первый урок меня догоняет Клэй Уитакер. Растрепанные волосы, мятая одежда – он будто сбежал с острова потерянных мальчишек. Под мышкой неизменно зажат альбом, точно приклеенный. Он закрыт, и мне бы очень хотелось посмотреть, что в нем. Интересно, сколько у него альбомов и как быстро он их изрисовывает? Это же не может все время быть один и тот же. Возможно, у него столько же заполненных альбомов, сколько у меня – исписанных черно-белых тетрадей. Весь его шкаф наверняка забит ими от пола до потолка, и готова поспорить, если их пролистать, ни одного повторяющегося рисунка в них не найдется. Не то что в моих тетрадях. Его альбомы, скорее всего, похожи на фотоальбомы с воспоминаниями, куда он всегда может заглянуть и вспомнить, где мысленно находился в ту минуту, когда работал над тем или иным рисунком. В моих тетрадях все не так. Я не могу, листая их и читая написанное, сказать, что в то время происходило в моей жизни, в моем сознании. Я могу рассказать лишь о случившемся в тот самый конкретный день, который по идее помнить не должна.