Катя Миллэй - Море спокойствия

Мне приходилось слушать об изнасилованиях, огнестрельных ранениях и преступлениях на почве ненависти, о людях, которые знали своих нападавших и которые их не знали, о людях, чьи обидчики были наказаны или избежали наказания. Такие истории не дарят утешения. Если мне должно полегчать от выслушивания чужих кошмаров, то я лучше предпочту оставаться в том дерьме, где нахожусь сейчас. Вряд ли рассказ о пережитом мной ужасе как-то мне поможет. К тому же тут и рассказывать нечего.

И так повторялось каждую неделю. Я садилась в круг со всеми остальными, и кучка людей, хлебнувших не меньше моего, смотрели на меня так, будто я проникла в их клуб, не оплатив членский взнос. А мне хотелось крикнуть им: я заплатила ту же цену, что и все сидящие в этой комнате, просто не считаю необходимым размахивать своим чеком.

Сегодня мой психотерапевт говорит со мной не о чувстве вины. А о процессе речевого общения. Хотела бы я сказать, что слушала ее, но большую часть времени мои мысли занимало то, как можно улучшить рецепт «ангельского бисквита» и техники кикбоксинга.

На обратном пути домой происходит неизбежное.

– Мама все еще думает, что ты можешь вернуться. – Говоря это, Ашер не смотрит на меня. Имеет ли он в виду мое возвращение домой или в принципе мою прежнюю личность, я не знаю. – Ты не вернешься. – Он даже не спрашивает, а утверждает. Дальше – лучше.

– С тобой снова хочет поговорить детектив Мартин. – Ну разумеется, сбросить эту бомбу поручили Ашу. Я знаю, как ему ненавистна такая роль, но брату каким-то образом легче со мной договориться. – Она сама, если хочешь, придет к нам домой, тебе не придется тащиться в участок. Покажет кое-какие фотографии. Она знает, что ты ничего не помнишь, но хочет, чтобы ты все равно посмотрела. Вдруг что-то разбудит твою память.

Я отворачиваюсь к окну, дабы не смотреть Ашеру в лицо, пока молча ему лгу. Мою память не нужно будить, это она не дает мне спать. Я помню все.

Каждую деталь.

Вспоминаю каждую ночь.

На протяжении последних 473 дней.

В субботу я встречаюсь с детективом Мартин. Просматриваю фотографии. Изучаю фотороботы. Потом качаю головой. Его нет среди них. И никогда не бывает. Они и понятия не имеют, кого ищут. Она вручает нам свою очередную визитку. Их у нас скопилась уже целая стопка.

Я должна им рассказать. Знаю, что должна. Но он мой. Не хочу давать ему возможность улизнуть. Он должен заплатить за все, и только я буду решать, как именно.

В воскресенье утром папа печет нам блинчики на завтрак, как делал это раньше. Я спускаюсь вниз на аромат жарящегося бекона. Еще два дня в доме будет витать запах свиного жира. Через два дня меня здесь не будет, но пахнуть будет все равно, независимо от моего присутствия.

Следом спускается Ашер: в одних плавках и без рубашки. Мама немедленно отправляет его наверх с требованием что-нибудь накинуть на себя. Он издает недовольный стон, но послушно уходит. Ашер как раз собирается на пляж с той самой Аддисон Хартли. Она заедет за ним уже меньше чем через час. Честно говоря, мне не терпится познакомиться с девушкой, которая вынуждает моего брата делать вид, будто он не ведет себя как влюбленный дурак. Я рада за него, потому что нет ничего нормальнее, чем отправиться на пляж с человеком, в которого ты до одурения влюблен. Он зовет меня с ними, но я, несмотря на соблазн, отказываюсь, мотая головой.

– Поехали с нами. Будет весело, – настаивает он. Я не сомневаюсь, что в компании Ашера и его девушки будет весело. И даже вопреки своей жутковатой бледности могла бы поехать с ними, если бы там не было других ребят, которые обязательно поедут. Пусть я и уехала из Брайтона, но тут меня вряд ли когда-нибудь забудут. Я снова мотаю головой.

– Езжай с ним. Там будут все твои старые друзья, – с надеждой произносит мама. Видеть надежду на мамином лице невыносимо, особенно зная, что придется ее погасить. Сложно сказать, в чем она заблуждается больше: что это достаточно веский аргумент или что у меня действительно есть друзья. Все мои немногочисленные друзья, скорее всего, проводят воскресенье в компании музыкального инструмента, а не бегают полуголые по пляжу.

– Тебе ничто не мешает поехать, Мил… – вступает отец, но вовремя осекается. Верно, папа, ничто, кроме того, что мне все время придется ходить в рубашке, чтобы скрывать шрамы, и отбиваться от сотни вопросов, на которые я не хочу отвечать, даже если бы не молчала. Оказаться проткнутой железнодорожным костылем и то не так больно.