Катя Миллэй - Море спокойствия

– У тебя уже зависимость от кофеина. А от нее трудно избавиться.

– Значит, я не избавлюсь от нее никогда.

Она кивает. Я желаю спросить у нее, что она здесь делает, но рад уже одному ее присутствию. Хочу хотя бы на несколько минут притвориться, будто все стало как прежде. Возможно, она тоже этого хочет.

– Между прочим, он замедляет рост.

– Не думал, что тебя это так волнует.

– Только относительно некоторых органов, – усмехается она.

Я улыбаюсь на короткий миг, но улыбка выходит слабой. Я вдруг понимаю, что не хочу с ней шутить. Тем более обмениваться подобными шутками. Они мне напоминают о случившемся той ночью и о том, что с тех пор пошло наперекосяк. Как бы мне ни хотелось делать вид, будто между нами все по-старому, я не такой хороший лжец.

– Зато кофе не дает мне уснуть, – отвечаю я, пропуская ее намеки мимо ушей.

– Почему бы просто не лечь спать?

– В последнее время плохо сплю, – признаюсь я.

– Возможно, это из-за кофеина. Замкнутый круг.

– Ты-то кофе не пьешь. А сама как спишь, нормально?

– Ты прав, – слабо соглашается она.

– Ну, спасибо. – Какой вежливый разговор, и от этого такой дурацкий.

Затем она спрыгивает с верстака и подходит ко мне. Синяк на лице стал бледнее, но, поскольку сейчас его не скрывает макияж, как в школе, все равно заметен. Я с трудом подавляю желание коснуться его пальцами, а потом помчаться домой к Кевину Леонарду и наставить ему самому четыре таких же.

– Ну-ка, дай мне еще раз попробовать. – Она тянется к кружке у меня в руке.

– Если хочешь попробовать, придется сначала положить в него твою сладкую дрянь.

– Звучит аппетитно.

– Я пью черный кофе. Ты такой не будешь. Твои вкусовые рецепторы не воспринимают ничего несладкого.

– Просто дай сюда, осел. – Я отдаю ей кружку, и она набирает полный рот кофе. Вижу, как ее лицо кривится от горечи. – Фу, все такая же гадость.

– К нему нужно привыкнуть. – Пожимая плечами, я забираю у нее кофе. Она выпускает кружку и вздрагивает, будто пытается избавиться от вкуса во рту. Я едва сдерживаю улыбку.

– Что-то не хочется. – Она морщит нос и снова забирается на верстак. Начинает болтать ногами, и тогда я понимаю, как было бы легко остаться здесь, забыв о прошлом. Вот только мы все время будем к нему возвращаться, потому что ни одна проблема до сих пор не решена, а ответов на вопросы у меня нет. Наверное, хотя бы раз не стоит позволять ей навязывать свои условия, лишь бы удержать ее рядом с собой. Я не могу забыть то, что она сделала, не жду, что она простит меня, и не знаю, как нам быть дальше.

– Все по-другому, – говорю я, наблюдая за тем, как она выводит свое имя на пыльной поверхности верстака. – Мы не можем делать вид, будто ничего не случилось… притворяться, будто все хорошо.

– Я знаю, – отвечает она и поднимает на меня глаза, в которых, как мне кажется, светится надежда. – Но все может быть.

Настя проводит у меня еще два часа. Отмеряет и размечает доски, а я их распиливаю. Мы не говорим о нас, о Кевине Леонарде, о Ли, о травмированной руке, о тех, кого потеряли, о далеком прошлом. Мы обсуждаем мебель, инструменты, кулинарные рецепты, художественные конкурсы, уроки ораторского искусства. Все темы знакомые и безобидные. Но между нами по-прежнему остается какая-то недосказанность, которую нельзя игнорировать вечно, даже если мы делаем это сегодня. Ведь все может быть.

Домой я отвожу ее уже во втором часу ночи. Мы сидим в моем грузовике и смотрим на входную дверь ее дома. Сегодня что-то слегка изменилось к лучшему, и никто из нас не готов это ощущение отпустить. Я кладу свою руку ладонью вверх на сиденье между нами. Она не раздумывая накрывает ее левой рукой, и я сжимаю пальцы.

Настя

Я не знаю, сколько мы сидим в грузовике Джоша, держась за руки, в окружении темноты и невысказанных сожалений. Но этого времени достаточно, чтобы понять: никакие истории, никакие тайны на свете не стоят возможности быть рядом с ним и сжимать его ладонь.

Настя

Я много думаю о тех мелочах, что произошли в тот день, когда на меня напали, и о том, что одна из них могла все изменить. Задаюсь вопросом, сколько тысяч переменных сыграло роль в том, чтобы в тот день он наткнулся на меня, и не столько ли переменных позволят мне обнаружить его.

Клэй заезжает за мной в восемь утра. На нем рубашка с длинным рукавом и брюки – в таком образе он даже отдаленно не напоминает того оборванца, любящего творческий беспорядок, которого я привыкла видеть. Боюсь, я тоже выгляжу вовсе не такой, какой он обычно видит меня. Сегодня я впервые за долгие месяцы в большей степени напоминаю Эмилию. Не знаю, правильное ли это решение или нет, но оно уже не кажется мне ошибочным, как раньше.